БОМЖЕСТАН

На юге Петербурга растет и строится особый город

Алиса Завьялова

У бездомных собачьи глаза.
Это слово томится несказанно,
Это образ, растаявший за
Ойкуменой привычного разума;
Это некий извечный вопрос, –
Обрастая щетиною рыжею,
Где, скажи, обитал бы Христос,
Под какою конкретною крышею?

Неизвестный бездомный поэт.
Сборник "Расскажи свою
историю", СПб., 1999

Конечная остановка – Южное кладбище. Покидаю автобус и подхожу к мерзнущим торговкам. Их печальный товар – венки и кладбищенские букеты.

– Скажите, где здесь город бомжей?

– Через дорогу, справа от горки. Только лучше тебе не ходить туда одной, очень опасно.

Иду по снежной тропе, утоптанной множеством ног. Слева возвышается гора мусора, небо заслоняет стая орущих чаек.

Начинают попадаться маленькие кривые хижины, сколоченные из всякого хлама – картона, ящиков, листов ржавого железа. Это вызывает ужасающее недоумение: неужели человек, гражданин России, в начале третьего тысячелетия может жить в таких условиях? И это всего в пяти километрах от культурной столицы страны?

Около одной из хижин кострище. Рядом, прямо на снегу, – коробка от холодильника. Вдруг из-под нее выскакивает мальчик лет десяти и, дико оглянувшись, убегает прочь.

Стучусь в фанерную дверь.

– Входите.

За дверью полог из плотной грязной ткани, а дальше комната в пять квадратных метров. Потолок очень низкий. На топчане женщина лет пятидесяти, рядом молодой человек. У огня сидит еще старик, он даже не оборачивается ко мне. Но женщина очень любезна.

Я извиняюсь и в двух словах объясняю цель моего вторжения.

Женщина представляется Лидией, юноша – ее сын Игорь. Мне предлагают сесть, но я вежливо отказываюсь.

– Как вы оказались здесь, почему выбрали это место?

– В девяносто третьем при обмене квартиры нас обманули. Первое время по знакомым мотались, но никто долго у себя держать не хотел. Без прописки на работу не берут. Сначала по чердакам стали ночевать, но, понимаете, отовсюду жильцы выгоняли. Там, в городе, мы всем мешаем. Все хлебные места там забиты. А тут... Отсюда нас, по крайней мере, никто не выгонит.

– Чем же вы живете?

– Еду и одежду дает нам горка.

– Какая горка?

– Мы так называем свалку.

– Одежда – понятно, но еда, – неужели на свалке вы находите что-нибудь съедобное?

– Еще бы... Пищевые комбинаты выбрасывают в отходы и молочные продукты (правда, подкисшие), и колбасы (правда, с душком). Но, в общем, жить можно. Бывает, правда, и дизентерией заболеешь, или просто отравишься. Помню один смертельный случай. Но человек ко всему приспосабливается.

– Сигареты даже есть, – подает голос Игорь и протягивает сигарету длинной в полтора метра.

– Очень много вот такого брака, который нас вполне устраивает. Недалеко есть хибарка, там мужчина здорово наладился чаек стрелять. А чайки здесь знаете какие? Со здоровую курицу! Может, мутируют на питерских отходах – не знаю. Мясо, правда, невкусное, да уж нам выбирать не приходится.

– Как же он их стреляет?

– Из здоровенной самодельной рогатки. Отсидел он, кстати, в свое время за валютные махинации. А потом, как вышел на свободу, увидел на каждом углу обменный пункт… Не выдержал такого шока, спился.

– А есть ли у вас какая-то возможность зарабатывать деньги?

– У нас – нет. Но многие из бомжестана очень хорошо зарабатывают на "просрочке".

– Что это значит?

– Ну, может, вы видели возле станций метро частных торговок? Наши сдают им по дешевке продукты со свалки. Раньше очень хорошо это дело шло. Та же колбаса: отмыл хорошенько палку – и вперед. Крупные магазины и фабрики вывозят некондицию, а наши возвращают ее обратно в город. Множество небогатых, но вполне приличных людей покупают продукты на просрочке. И очень рады. Для них это единственная возможность сохранять в своем рационе тот же сыр…

Еще один доступный для наших вид заработка – барахолка. Те вещи, которые одни горожане выбрасывают, другие с удовольствием покупают. Это может быть и техника, и одежда, и посуда. На Черной речке, например, целый центр такой торговли. Или на Сенной. Мелкая мебель, телевизоры – всего не перечтешь. На кладбище у наших – целая индустрия.

– Какая?

– Во-первых, расшатывают надгробия, за это с могильщиков получают определенный процент. Некоторые женщины торгуют венками б/у. Хороший совет: если возлагаете венок или букет, подпишите каждый цветочек прямо на лепестках.

– Зачем?

– Чтобы завтра ваш букет не продали кому-нибудь другому.

Многие родственники оставляют на могиле еду и выпивку. Некоторые нанимают за небольшие деньги выполоть могилку, что-нибудь посадить. Есть в бомжестане специалисты затесаться в похоронную процессию, а потом и на поминки. Это особый шик. Призвание блатных.

– Как? У вас тут и блатные есть?

– У нас тут все есть, так же, как и у вас. Своя иерархия, главный есть. Монополии, бизнес, борьба за территории, за власть. Городу лет-то больше, чем вам.

– Неужели? Сколько же?

– По одним сведениям, двое бездомных вырыли здесь первую землянку в 1973 году. Но есть одна старуха, так она говорит, что живет здесь всю жизнь с самого детства. Может, врет. Не знаю.

– Вы сказали – борьба за территории. Что это значит?

– Вся горка поделена на квадраты. У каждого есть определенное место "промысла", и нарушать эти границы ни в коем случае нельзя. Это строго карается. Чем дольше ты живешь здесь, тем больше и лучше твоя территория. Многое зависит от авторитета. Вообще-то, кто сильнее, тот и прав. В подпитии, бывает, мужчины устраивают "передел".

– Каким образом?

– Вооружаются кто чем горазд и дерутся. Но мы в этом не участвуем. Живем мы здесь не так давно, довольствуемся тем, что есть. Торговать не хотим.

– Почему?

– Нечестно все это. Пробовала я, правда, еловыми ветками возле кладбища торговать, но быстро прогнали. Слишком хлебное место.

– Сколько же здесь всего народу?

Игорь смеется:

– Мы в переписи не участвовали, никто не считает, вообще, всегда по-разному, зимой, конечно, меньше, но и зимой много.

– Вы сказали: у вас есть главный – это что значит?

– Главный то и значит – он живет в хорошем доме из металла, у него семья и мебель хорошая. Нормальный бизнес делает.

– Какой?

– Металлы. Меди много выбрасывают. Раньше производители электронной аппаратуры вывозили массу ценных деталей.

– Зачем же здесь детали?

– Очень просто: микросхемы, диоды, платы, – с них можно выпаивать техническое золото и серебро.

– А откуда вы знаете про перепись?

– У нас "Маяк" есть.

В углу действительно стоит транзисторный приемник. Я оглядываюсь. В комнате две кровати, сложенная из черепицы печка, на которой в чугунной сковородке жарятся то ли котлеты, то ли небольшие лепешки. Запах сомнительный, но в целом в комнате довольно чисто.

– Это зима даже нам, горожанам, кажется очень суровой. А как же вы тут?

– Тяжело, конечно. Топили все время.

– А простужаетесь часто?

– Ясное дело. И простуды, и отравления. С лекарствами совсем плохо, можно сказать – никак.

– Но ведь в городе есть разные организации – те же "Врачи без границ".

– До города еще доехать надо, а это дорого.

– То есть вы лишены какой-либо медицинской помощи?

– Выходит, что так. Воспаление легких у нас означает смерть.

– Это чудовищно. А как хоронят обитателей бомжестана?

– По-разному. Бывает, что и в горке.

– Скажите, а что за люди здесь живут, как сюда попадают остальные?

– Все по-разному. Очень много освободившихся из тюрем, кому просто некуда идти, некоторые – как и мы. Бывает, дети убегают из интерната и селятся. Вот один недавно появился, мы его убеждали вернуться – замерзнет ведь в своей коробке.

Лица и речь Игоря и Лидии не вязались с привычным обликом бомжей. От них не пахло спиртным, они не пытались просить у меня денег – наоборот, предложили пообедать с ними. Вовсе не безответственность довела их до жизни у подножия свалки. Скорее, случай, от которого никто не застрахован. Лидия в прошлом преподаватель сольфеджио в музыкальной школе, Игорь – учитель в ПТУ.

Беседуя с ними, чувствую острый стыд и понимаю, что каждый из нас мог бы оказаться здесь, на конечной остановке, у ворот бомжестана.

Все мы знаем и любим фильм Рязанова "Небеса обетованные". Смотрим его с удовольствием. Сочувствуем персонажам. А реальные герои его совсем недалеко, в пяти километрах от культурной столицы.

От редакции

ЕЩЕ О БОМЖЕСТАНЕ

Стыд за общество, в котором миллионы людей оказались на помойке, чувствует, наверное, и министр внутренних дел Борис Грызлов. В силу своих скромных способностей предлагает способы решения проблемы. 11 февраля на пресс-конференции по итогам совещания с руководством ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области Грызлов объявил о грядущих тотальных депортациях из города лиц, "нарушающих правила регистрации". Сотни здоровых молодых людей, одетых в милицейскую форму, вместо борьбы с преступностью займутся ловлей бездомных калек, нищих, туристов и прочих нарушителей. По старой коммунистической традиции мероприятие приурочено к юбилею – 300-летию северной столицы.

О том, что подобные зачистки нарушают конституционные права граждан на свободу передвижения, на выбор места проживания, на жизнь и достоинство, уже и вспоминать как-то неловко – Конституция РФ при путинском режиме давно превратилась в сборник добрых детских сказок. Однако жителям города, поддерживающим подобные меры, стоит напомнить, что процент преступников среди бомжей, по данным того же МВД, – около 2,5 процентов (процент преступников среди туристов нам неизвестен). Во-вторых, историческим опытом уже доказано, что фашистскими методами социальные проблемы решить невозможно. А вот усугубить – легко. Например, представьте, что на "сто первом километре" оказывается толпа голодных, оборванных людей, без копейки денег. Что им делать? Что бы вы делали на их месте? Жители окрестных деревень скажут Борису Грызлову большое спасибо.

Бывший гражданский чиновник, встав во главе силового ведомства, как бы это помягче сказать? Немного неадекватно себя ведет.