БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ
Михаил Молоствов
Нет, речь не о Данте. Скорее о спектакле Образцова. В наши дни его можно рассматривать как пролог на небесах к "Куклам" Шендеровича. В свою очередь, эти "Куклы" пародируются живыми актерами политической арены.
Недавно они в храме Христа-Спасителя учинили шабаш – очередной Русский Собор. Наряду с духовенством и зюгановцами там присутствовал "Медведь" в лице вице-спикера Государственной Думы госпожи Слизко. "Слава России!" – выбросив руку на манер легионера Рима №1 или приверженцев Бенито и Адольфа. "Москва – Третий Рим".
Геннадий Зюганов и Геннадий Райков получили иконы своего небесного покровителя. А один рядовой член КПРФ, директор школы, где преподается Закон Божий, поведал корреспондентам: "Атеизм – это преступление против человечества".
Моя жена, деда которой, Ивана Захаровича Белоликова, расстреляли за веру в Бога, предположила резонно: "Тебя, чего доброго, расстреляют за неверие". Едва ли успеют, но внукам и правнукам нашим несдобровать, если позитивизм, агностицизм или какая другая безбожная ересь, включая латинство, не говоря уж об откровенном атеизме, завладеет их душами.
Как бы я ни был молод и глуп, я не сочувствовал хрущевскому богоборчеству. Если бы он и его присные ограничились изданием "научно-атеистической" литературы! Так нет: в Сосновке, в лагпункте первом, находившемся неподалеку от нас, обитавших на "семерке" за ревизионизм, собраны были еретики: Свидетели Иеговы, пятидесятники, субботники, баптисты, крестившиеся до того, как были призваны в армию, и истинно-православные-тихоновцы. Потом, когда нас передислоцировали из Сосновки в Озерный, нам было дано видеть: окруженная немецкими овчарками и автоматчиками среднеазиатской наружности, по дороге медленно двигалась колонна. Белые платки на головах, лики с картины Нестерова "Великий постриг". Даже дорожная пыль отливала золотом в косых лучах вечернего солнца, даже серые бушлаты на них были как ризы.
Шли духовные сестры еретиков с "первого".
Будущая жена моего друга Вадима Козового, Ирина, вместе со своей матерью Ольгой Всеволодовной Ивинской оказалась в этой женской обители… Не потому, что они были не ортодоксальными в конфессиональном плане, а за то, что Борис Леонидович Пастернак любил Ольгу Всеволодовну и по-отечески относился к Ирине, ее дочери. Так власти наказали посмертно автора "Доктора Живаго".
Тридцать лет минуло с тех пор. В 1992 году в Иркутске вышла книжка "Озерлаг: как это было". В ней собраны воспоминания бывших зека, из которых многие мне близко знакомы: Б.Н. Сосновский, И.С. Вербловская, Борис Вайль, А. Шифрин. Но самое большое впечатление на меня произвел очерк Ирины Емельяновой – той самой Ирины ("Пастерначки", как за глаза звали мы ее) – "Дочери света".
То, что мы видели извне, на расстоянии, показано ею изнутри.
И когда я, старый атеист, сегодня думаю о принципиально других, о людях искренне верующих, перед глазами встают они, дочери света.
Жан-Поль Сартр припечатал: "Ад – это другие". Косо смотрел великий философ на ближнего своего. Возможно, что в каком-то проценте – статистически – он и прав. Только и ад мыслим как противоположность небесам, свету. И каким же эгоцентриком надо быть, чтобы только себя, любимого, считать источником гуманизма!
"Десять рокив, та за Бога".
"И новым продолжением скрипучего снега и праздничной голубизны неба, – вспоминает Ирина свое прибытие в лагерь, – было барачное убранство – горы накрахмаленных подушек, подсиненных простынь, добела оттертый деревянный стол, веселые вышивки на рушниках “Бог есть любовь” по-украински, по-немецки".
Рай в Гулаговском аду… Это пятидесятницы. Рядом с ними свитки Иеговы, с их наивно "научным", но незыблимым анархизмом. А вот и истинно-православные. "Солдаты складывают их – они легкие, перышки – вповалку у запретки. Высохшие их личики кажутся мертвыми. Так и лежат, не шевелясь, как Антихрист положил".
Все мое мужское естество восстает против порядка вещей, уничтожавшего другое, других, "вечно женственное", по Гете, ту красоту, которая, по Достоевскому, могла бы спасти мир.
В России же и не быть революционером нельзя. Нельзя спокойно мириться с театрализованными представлениями – телешоу – в заново отстроенных храмах, когда старики примерзают к полу, беспризорные дети прячутся по канализационным люкам, а у подножья Кавказского хребта, с благославления Патриарха и Солженицына, уничтожается единственный народ, не признавший законов кукольного театра.
Бог. Конечно, это – не персонаж всероссийской комедии. "Бог есть любовь" для дочерей света. Эйнштейн, а до него Спиноза, употребляли имя его как синоним высшей разумности миропорядка. Мой собственный атеизм не покушается на святая святых и тех хохлушек, и той Causa Sui, до которой поднималась мысль мужей науки. Я отказываюсь участвовать в оправдании "мира сего": и как Российской империи, и как Советского Союза, и как постсоветского пространства от Курил до Кенигсберга.
Знающие люди скажут: это позиция Ивана Карамазова. Ну да, ну да. Но из теоретической концепции Ивана на практике следует не только смердяковщина (что бросается в глаза), но и не изображенная Достоевским (не успел, да и сумел бы?) дальнейшая судьба Алеши. Где гарантия, что он не оказался бы – страшно сказать! – террористом, одним из агентов Исполнительного Комитета Народной Воли?
Декабристы, народовольцы, "серые" и "седые", даже кадеты числятся сегодня по разряду особо опасных государственных преступников, хотя существование – пусть на словах – демократического правопорядка в России стало возможным потому, что они были, да и мы, по мере своих слабых сил, хотя бы чисто словесно, продолжали их дело.
Увы, победил не Алеша, победил Смердяков.
"Если Бога бесконечного нет и бессмертия души, то все дозволено, и шабаш". Это вариант для недавнего прошлого. Для настоящего припасен другой вариант: "Если Бог есть, то (опять-таки!) все дозволено". А как же? Недаром же Господь всемогущ и всеведущ! Без божьего дозволения ничего не происходит! Грехи наши тяжкие? Не согрешив – не покаешься, не покаявшись – не спасешься. "У тебя да у меня в запасе вечность".
Рас-путинщина – это вариант смердяковщины XX и XXI веков.
В глухие годы застоя, когда еретиков и ревизионистов власть объединила под общим названием диссидентов, мы, как могли, старались поддерживать друг друга. Я познакомился с отцом Сергием (Желудковым), когда он писал открытое письмо в защиту академика Сахарова. Тогда же – чем теперь и горжусь – мы с женой вместе с нашими друзьями Ронкиными поставили свои подписи под протестом против ареста отца Глеба (Якунина).
"Да – национальному и религиозному возрождению, но нет – национализму и теократии", – так формулировал в восьмидесятые годы я свой принцип надежды. Увы, попытка пророчествовать не удалась. Все "сбылось" с точностью до наоборот. Национальным возрождением (демографическим, экономическим и пр.) у нас и не пахнет. А национализма, вплоть до нацизма – хоть святых выноси. Что касается религиозного возрождения, то оно обернулось союзом силовых министерств и церковной иерархии, шабашем, именуемым Русским Собором.
"Не в силе Бог, а в правде" – с этим девизом журнала "Посев" не стыдно солидаризироваться даже мне, человеку иной идейной традиции. Условием подлинного духовного возрождения является не симония государства и церкви, а свобода совести. Условием превращения империи в федерацию – право наций на самоопределение вплоть до отделения. Конституция РФ, принятая на зимнего Ельцина (12 декабря), не подтверждает и не отрицает этого права.
Помню, как депутат Б. Денисенко вынашивала закон, запрещающий субъектам федерации покидать наш общий дом. "Неужели на вратах России будут начертаны слова оставь надежду всяк сюда входящий?" – спросил я. Вот уже восемь лет мы бьемся насмерть во имя окончательного превращения страны в ад.
Жаль, что эта кукольная комедия требует живой крови, человеческих жертв.
