НЕСКОЛЬКО ЖИЗНЕЙ ВАРЛАМА ШАЛАМОВА

Если стихи Варлама Шаламова попадутся под руку пусть даже очень проницательному читателю, но он при этом ничего не знает ни о его трагической судьбе, ни о том, где, в каких бесчеловечно жестоких условиях слагались эти поэтические признания, то он, читатель, скорее всего, подумает: счастливая рука набросала эти пронизанные светом строки – сколько в них жизнеутверждающей силы, какое пронзительное ощущение радости бытия!..

Так воспринимаются эти стихи. Родившиеся в кромешном аду ГУЛага, они, что может показаться просто невероятным, напрочь лишены всяких примет "лагерности", "тюремности", какими переполнено обычно песенно-поэтическое творчество, создаваемое в "казенных домах". Этот феномен объяснил позже сам поэт.

Дело в том, что для Варлама Шаламова погружение в мир поэзии было не досужим сочинительством, а той духовной броней, которой он ограждал себя от кошмаров лагерной повседневности с ее рабским трудом, борьбой за пайку хлеба, издевательствами тюремщиков и расстрелами, с подлостью и ненавистью, с оскверняющей в человеке все человеческое лагерной "моралью" блатарей. Шаламов с первых дней неволи понял, что "каждая минута лагерной жизни – отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел – лучше ему умереть". И поэзия стала для него средством собственного спасения. Вот что написал он из ссылки в письме Борису Пастернаку в 1954 году: "Чужой всем окружающим, затерянный в зиме, зиме, которой вовсе и нет дела до людей, вырвавших у нее какие-то уголочки с печурками, среди чужих пьяных людей, которым нет дела ни до жизни, ни до смерти, я пытался то робко, то в отчаянии стихами спасти себя от подавляющей и растлевающей душу силы этого мира, мира, к которому я так и не привык за семнадцать лет".

В автобиографическом очерке "Несколько моих жизней" Шаламов рассказывал: "Условия Севера исключают вовсе возможность писать и хранить рассказы и стихи – даже если бы "написалось". Я четыре года не держал в руках книги, газеты. Но потом оказалось, что стихи иногда можно писать и хранить. В 1949 году я, работая фельдшером в лагере, попал на "лесную командировку" – и все свободное время писал: на обороте старых рецептурных книг, на полосках оберточной бумаги, на каких-то кульках. В 1951-м(…) работал фельдшером близ Оймякона в верховьях Индигирки, на полюсе холода, и писал день и ночь на самодельных тетрадях".

Прозаические произведения Шаламова создавались в иной обстановке. Некоторые из вещей цикла "Колымские рассказы", сделавшего имя его автора знаменитым на всю страну, были написаны в 1954-1955 годах, когда Варлам Тихонович после смерти Сталина получил разрешение покинуть Колымский край и поселился в Калининской (ныне Тверской) области, где работал снабженцем на небольшом торфопредприятии. Остальные же рассказы писались уже в 1956-1962 годы в Москве, куда он переехал после полной реабилитации в 1956 году. Вот в этих работах страшный мир ГУЛага предстает уже во всех своих леденящих душу мерзостях. Но и в прозе Шаламов остался самим собой: лагерные сюжеты, целиком взятые из пережитого, изображены им без надрыва, без ненужных ему словесных эмоций, с той спокойной обстоятельностью и убийственными подробностями происходящего, которые делают его произведения не только искусством высшей пробы, но и превращают их в акт нравственного суда над системой государственного террора, творимого над собственным народом. Так об этой странице нашей истории никто не написал ни до Шаламова, ни после него.

А в застенки НКВД Шаламов впервые попал еще в 1929-м. Его, пробившегося из вологодской глуши в Мосовский университет студента, начинающего литератора обвиняли в распространении пресловутого письма Ленина к ХII съезду партии, в котором он дал очень нелестную характеристику Сталину. Три года лагеря в Березниках еще не до конца раскрыли перед Шаламовым подлинный смысл происходящих в стране событий. Вернувшись в Москву, он с безоглядной увлеченностью принялся за сочинение рассказов и стихов. Стихи он, правда, никуда не отдавал, а рассказы молодого талантливого автора безотказно принимали в редакциях любых журналов и газет. И печатали.

И вдруг все это оборвалось, все планы на будущее, все иллюзии рухнули. "В ночь на 12 января 1937 года в мою дверь постучали…"

И двадцать лет тюрем, лагерей, ссылки. Ни за что.

Возвращение в столицу после реабилитации не принесло перемен, на которые Шаламов надеялся. Даже в журнале "Москва", куда его взяли на работу, он не мог добиться опубликования своих стихов. Редакции других "больших" журналов тоже брали стихи, признавали их несомненные литературные достоинства, – и все возвращали ненапечатанными. Ведь он был недавний зэк. Как и в отношении тысяч других, его юридическая реабилитация еще не означала реабилитации идеологической. Система не терпела инакомыслия, она не желала обнажать свое кровавое нутро перед собственным народом, - зарубежье-то все о нас знало! Там печатались, кстати, и лагерные рассказы Шаламова, кем-то вывезенные на Запад. А здесь оставались втуне десятки его рассказов и очерков.

Так продолжалось многие годы. Все лучшее, что было создано этим удивительным писателем, увидело свет лишь после его смерти.

Печален жизненный финал Человека, чей высокий дух и могучий интеллект не были сломлены даже гулаговской мясорубкой. Совершенно одинокий, никому не нужный, потерявший зрение и оглохший, получивший от государства унизительных размеров пенсию в 72 рубля, Варлам Тихонович Шаламов нашел последний приют в подмосковном доме престарелых. Где и кончил дни свои.

Публикуемые далее несколько стихотворений и рассказ, конечно, не могут дать читателю сколько-нибудь адекватное представление о творчестве Шаламова. Но они, возможно, все же пробудят интерес к нему, чтобы поискать вышедшие в конце восьмидесятых и в девяностые годы сборники его прозы и стихов и заглянуть в них. Шаламов не разочарует.

А.Е.