Петербургские истории


Эта история произошла лет 150 назад. Из дома французского посла был украден дорогой серебряный сервиз. Николай I лично повелел сервиз найти. Дело поручили знаменитым питерским сыщикам Путилину и Шерстобитову, но как они ни старались, вернуть пропажу не смогли, даже допросы воровских авторитетов ни к чему не привели: о сервизе никто ничего не знал. Назревал международный скандал, и чтобы его замять, хитроумный Путилин обратился в мастерскую, изготовившую сервиз, с просьбой сделать точную его копию, а чтобы сервиз не выглядел как новый, отдал его пожарной команде – пусть попользуются! И пожарные сумели за пару дней довести сервиз до нужного состояния. Сервиз торжественно вернули послу, все участники операции уже ждали наград и повышения, но... На очередном приеме французский посол, улыбаясь, обратился к Николаю: "Благодарю вас, ваше величество, у вас отличная полиция! Ее стараниями у меня теперь два одинаковых сервиза! Один нашла полиция, а другой нашелся сам: его заложил мой камердинер, а потом выкупил и вернул мне..." Царь немедленно потребовал к себе обер-полицмейстера для объяснений, тот в свою очередь вызвал сыщиков и, грозя тюрьмой и каторгой, потребовал объяснений у них. На это Путилин невозмутимо ответил, что послу померещилось, и как обер-полицмейстер ни возмущался, твердо стоял на своем: господин посол ошибся, пусть, мол, завтра снова перечтут все предметы... Назавтра обер-полицмейстер явился к послу, вызвали камердинера и велели перечесть... через полчаса бледный камердинер доложил, что в буфетной только один сервиз, второй сервиз бесследно исчез, будто его и не было... Что ж, питерские сыщики всегда были высокими профессионалами...



Поздней осенью 1920 года Осип Мандельштам приехал в Петербург и прямо с вокзала направился на Каменноостровский проспект, к Георгию Иванову. Ровно в семь утра у Иванова раздался требовательный стук в дверь. Георгий Иванов в ужасе вскочил с постели – обыск! нужно немедленно уничтожить письма из Парижа! Иванов мечется по квартире, а стук все нетерпеливей, все громче... сейчас дверь начнут ломать. Георгий Иванов подходит к двери, и, стараясь, чтобы его голос не дрожал, спрашивает: "Кто там?". Слышит в ответ хриплое "Я, я!" и, открыв дверь, видит совершенно синего от холода Мандельштама.

"Я уже думал, что мне крышка, замерзну у тебя тут под дверью", – радостно говорит Мандельштам, а Иванов рад вдвойне, что это не обыск, а Мандельштам.

Обогрев поэта и напоив его морковным чаем с вяленой воблой и изюмом, выданными по академическому пайку, Иванов интересуется: "Осип, а бумаги у тебя в порядке?" "Документы? – переспрашивает Мандельштам. – Конечно, в порядке!" – и не без гордости достает удостоверение личности, выданное Феодосийским полицейским управлением при бароне Врангеле на имя Осипа Мандельштама, сына петроградского фабриканта, освобожденного по состоянию здоровья от призыва в белую армию. "И с этим ты ехал через всю Россию?" – присвистнув, спрашивает Иванов. – "Да, а разве этого не достаточно?"

– "Достаточно, чтобы сегодня же ночевать на Гороховой, 2... Ладно, Осип, идем к Луначарскому, он тебе бумаги выдаст. Да... видно о поэтах, как и о пьяницах, Бог всегда особенно заботится и устраивает их дела..."



Татьяна Григорьевна Гнедич, замечательный поэт-переводчик и педагог, была личностью легендарной. В 1944 году ее арестовали, и почти два года она просидела в одиночной камере во внутренней тюрьме НКВД на ул. Воинова, бывшей печально известной "Шпалерке". И однажды надзиратель докладывает начальнику тюрьмы: "Заключенная номер такой-то сошла с ума. Ходит по камере и говорит ерунду непонятную". Начальник вызвал Татьяну Григорьевну и спрашивает, что она там бормочет. "Байрона перевожу", – отвечает Гнедич. – "Какого Байрона?! Иностранца?!". Устроили в камере обыск, все щелочки обыскали – нет никакого текста. "Что же вы врете? Нет у вас ничего. Не наизусть же вы переводите?" – "Конечно, наизусть. Как можно переводить, если текста не знаешь" – гордо ответила Гнедич. Потрясенный начальник тюрьмы разрешил выдать ей письменные принадлежности, словарь и роман Байрона. Так в одиночке родился шедевр. О своем вдохновенном труде Гнедич написала такие стихи:


"Гордон мой дорогой!
      Я счастлива, смотри,
Ты послан мне самой судьбою.
Ни злые палачи, ни глупые псари
Не разлучат меня с тобою.
Нам будет хорошо
      с Кипридою втроем
На новоселье этом странном.
Целуй меня, мой друг!
           Мы сына назовем
Назло уродам – Дон Жуаном!"


Легенда утверждает, что однажды к ней в камеру привели женщину.

– Зачем вы подсадили ко мне эту женщину?

Она возмутилась и попросила вызвать следователя.

– Но ведь никто не выдерживает в одиночной камере более полутора лет.

– Нам с Байроном никто не нужен, – ответила Татьяна Григорьевна.



Алексей Николаевич Толстой, "красный граф", вернувшись из эмиграции, поселился в Детском Селе, откуда наезжал Ленинград по писательским и общественным делам. В 1935 году он работал над "Золотым ключиком", советским вариантом знаменитой сказки Карло Коллоди. На железнодорожном переезде у станции Шушары Толстому часто приходилось останавливаться и ждать, когда поднимут шлагбаум. Унылая местность (название станции происходит от финского "Суосаари" – "болотистый остров") и долгое ожидание вдохновляли классика на создание бессмертных образов Карабаса Барабаса и Дуремара. Согласно легенде, именно здесь, у шлагбаума, Толстой придумал имя одному из отрицательных персонажей своей сказки – злобной крысе, охранявшую заветную дверь в каморке папы Карло. Толстой назвал ее Шушарой.



Однажды в 60-е годы кинорежиссер Леонид Трауберг встретил на Невском доброго знакомого, инженер-капитана второго ранга, который поведал ему о своих неприятностях:

"Представляешь, вызвали меня в штаб и приказали реконструировать аппаратуру в одной подводной лодке. А чертежей не дали, чертежи засекречены. Я без чертежей – никуда. Решил посоветоваться со старым другом, тоже моряком. Он говорит:

– У тебя есть допуск в особый отдел библиотеки Адмиралтейства?

– Есть.

– Там хранится один английский журнал, в котором напечатаны чертежи оборудования всех иностранных подводных лодок, включая и наши.

Пошел я в библиотеку Адмиралтейства и, после долгой канители, получил наконец нужный номер заветного журнала. Нашел по оглавлению статью о той самой подводной лодке, но... все страницы с чертежами оборудования были аккуратно вырезаны нашей цензурой..."



Легендарный артист Василий Андреевич Каратыгин блистал на сцене Александринского театра. Двухметровый стройный великан с великолепным баритоном, он потрясал петербургских зрителей в роли Гамлета. Эта пьеса Шекспира, как, впрочем, и все другие драматические произведения, прошла придирчивую цензуру Николая I, который лично следил, чтобы не только политические намеки, но и бранные выражения, даже безобидные, вроде "черт возьми", со сцены не произносились. Каратыгин, внешне похожий на Николая, пользовался особым расположением императора. Однажды после спектакля Николай в сопровождении адъютанта заглянул к Каратыгину и сказал ему: "Ты, говорят, хорошо меня изображаешь. Покажи!"

– Не смею, Ваше императорское величество.

– Я тебе приказываю!

Каратыгин поклонился и вдруг выпрямился, приосанился, как бы вырастая на глазах, взгляд стал стальным и гипнотическим, он властно взглянул на пораженного удивительным превращением адъютанта и отрывисто приказал: "Голубчик, распорядись-ка послать этому актеришке Каратыгину ящик шампанского!" Николай расхохотался, а на следующее утро шампанское было Каратыгину доставлено.



 Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru