"Хотела бы всех поименно назвать..."


Слухи о том, что Анной Андреевной Ахматовой еще в 30-е годы было создано какое-то крупное произведение, в котором отразились боль и скорбь народная по жертвам массовых репрессий сталинских времен, в Ленинграде появились, помнится, в начале 60-х годов. Толком никто ничего не знал, но рассказывали, что кому-то опальная поэтесса давала его для прочтения, и тот человек говорит, что эта вещь совершенно особенная, не просто сильная, а производит на читающего как будто какое-то магнетическое воздействие. И называется она "Реквием".

Но разговоры разговорами, а само это произведение даже по самиздатовским каналам невозможно было найти. Правда, были оптимисты, считавшие, что настали времена, когда Ахматову должны, наконец, "политически реабилитировать", как реабилитируют выпущенных из лагерей политзаключенных, и всё должны напечатать, включая, конечно, "Реквием". Когда в "Новом мире" появился "Один день Ивана Денисовича" в ту пору еще никому не известного Солженицына, недавнего лагерника, казалось, что действительно настал черед и Ахматовой. Но эти иллюзии вскоре рассеялись. Много лет спустя мы узнали, что Анна Андреевна отдавала-таки "Реквием" в "Новый мир", однако публиковать его не осмелился даже смелый Твардовский.

Прошло много времени. Запретную поэму можно найти теперь в любой приличной библиотеке. Никаких загадок, кажется, не осталось. Но стоит лишь открыть ее страницы и пробежать взглядом по этим строкам, как уже на стихе "Тихо льется тихий Дон,/ Желтый месяц входит в дом" начинаешь ощущать то, что когда-то давно было сказано о необъяснимом магическом воздействии ахматовского слова в "Реквиеме".

...Интересно, какое определение дала однажды "Реквиему" сама Ахматова. "Это четырнадцать молитв, – сказала она в разговоре с молодым тогда поэтом Александром Кушнером. – Только сейчас я все это записала, а так всегда держала в голове".

Четырнадцать молитв... В профессиональном литературоведении это уникальное явление русской поэзии подается по-разному: то как поэма, то просто – цикл стихов. Жанровые привязки. Но вот так осознать: четырнадцать молитв, – наверное, мог только тот, кто творил их. В этом наджанровом "молитвы" всё сплавлено воедино: и боль утрат, понесенных в годы кровавых репрессий, и подсознательное ожидание чуда, спасительного вмешательства каких-то высших сил, то благостное ожидание, которое всегда затепливается в каждом из нас в самые трудные дни жизни и помогает выстоять, и таинственная затемненность отдельных образов в стихах, и выдающая внутренний трагизм происходящего отрывочность их написания в разные годы. Написания, кстати, в конспиративной манере: эти стихи не должны были попасть в те руки, которые тут же за их крамольность бросили бы автора в гулаговские жернова, перемоловшие миллионы безвинных жертв. Когда новый стих возникал, Ахматова запоминала его сама и, начитав для запоминания кому-то из немногих самых близких друзей, – обычно этим доверенным хранителем была Лидия Чуковская, – над пепельницей сжигала написанное.

С названием "молитва" в отечественной поэзии есть немало прекрасных стихов. Пушкин, например, прибавил к строфе "Боже! Царя храни!" стиха-гимна Жуковского две своих строфы, возвеличивающих деяния императора Александра, победившего Наполеона, и назвал это "Молитвой русских". Лермонтов создал три "Молитвы". О сокровенном желании познать в жизни всю полноту бытия поведала в своей "Молитве" юная Цветаева. Молитвы Ахматовой – скорбны. Как и события, которые в них запечатлены. Да ведь и "реквием" по определению – выражение печали по ушедшим. Это начальное слово заупокойной молитвы на латыни: "Requiem aeternam dona eis, Domine" – "Вечный покой даруй им, Господи".

В записках, рассказывающих о своей работе над "Поэмой без героя", начатой в 1940 году и продолжавшейся более двадцати лет, Анна Андреевна упомянула о том, как ей представлялся "Реквием". Рядом с "Поэмой", "такой пестрой и тонущей в музыке, – писала она, – шел траурный Requiem, единственным аккомпанементом которого может быть только Тишина и редкие отдаленные удары похоронного звона".

Образ узнаваемый, почти осязаемый физически. Тишина, отдаленные удары колокола...

О "Реквиеме" написано много, особенно в конце восьмидесятых годов, и у авторов не раз возникал вопрос, по ком же возносились ахматовские стихи-молитвы. Находить ответ, казалось, было делом легким. Через ужасы арестов и лагерей суждено было пройти Льву Гумилеву – сыну Анны Андреевны, стало быть – личные переживания поэтессы.

Что ж, невзгод и страданий в жизни Ахматовой было много. На несколько жизней хватило бы. Но вопрос о мотивах "личных переживаний" в ее творчестве имеет свою грустную историю.

Известно, что уже первые сборники Ахматовой ("Вечер",1912; "Четки",1914; "Белая стая",1917) были замечены и читающей публикой, и критикой. Они шли нарас-хват. Их переиздавали. Но когда в двадцатые годы новая власть принялась насаждать новую, "пролетарскую" культуру, ее ранние стихи стали объектом оголтелых нападок в левой – "р-революционной" – прессе, стараниями которой формировалось представление об их авторе как певце отжившей свой век дворянской культуры, камерном поэте, чьи творческие интересы ограничены мирком утонченных интимных переживаний. "Критики уже давно отметили, что поэзия Ахматовой представляет из себя как бы сплошную автобиографию, как бы сплошной дневник" (Г.Лелевич, 1923 г.). "Все изощренное качество ахматовской лирики явилось как результат кропотливого приспособления любовно-романтической темы к привередливому спросу социально обеспложенной части дореволюционной интеллигенции (...) Но у языка современности нет общих корней с тем, на котором говорит Ахматова. Новые живые люди останутся холодными и бессердечными к стенаниям женщины, запоздавшей родиться или не сумевшей вовремя умереть" (В.Перцов, 1925). С 1924 года ее стихи вообще перестали печатать – вплоть до 1940 года. Уже готовый двухтомник был уничтожен.

Нападки с тех же позиций прозвучали потом, как эхо, много лет спустя. Сперва в 1940-м, когда Ахматовой неожиданно была предоставлена возможность издать новый сборник. Он был назван "Из шести книг". (Появление этого сборника вызвало немало кривотолков. Поговаривали даже, что он был издан по прямому указанию Сталина, поскольку стихи Ахматовой очень любила дочь вождя. В зарубежной прессе о новом сборнике написали: "подарок дочери Светлане".) И тот же Перцов, отметив, что "Ахматова 1940 года пишет по-прежнему хорошо, и даже лучше, чем раньше", и что в ее поэзии "чувствуется стремление выйти из круга субъективных переживаний", тут же ввернул: "Очень неширок круг явлений жизни, освещенный в творчестве этого незаурядного мастера. Сквозь шесть ее книг идешь, как между стен ущелья. Когда читаешь подряд много ахматовских стихов, – не хватает воздуха". Но настоящее шельмование поэтессы началось после войны. По прямой команде партийных верхов.

Для Жданова, секретаря ЦК по идеологии, Анна Ахматова и в 1946-м все еще оставалась поэтом, чья тематика стихов "насквозь индивидуалистическая". "До убожества ограничен диапазон ее поэзии – поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельней", – именно так о ней было сказано Ждановым на городском партактиве в связи с принятием пресловутого постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград". Несмотря на то, что к тому времени было написано и опубликовано столько всего нового, в том числе прекрасные стихи военных лет, подлинно патриотические, исполненные высокого гражданского чувства. Исключенная вместе с Зощенко из писательской организации, Анна Андреевна опять на многие годы стала поэтом непубликуемым..

Потому-то до конца дней переживала, огорчалась, когда в ее поэзии даже последних десятилетий не замечали гражданского звучания, выпячивая все те же "личные мотивы". Однажды оценку такого рода довелось услышать даже от Александра Солженицына. По воспоминаниям Натальи Роскиной, Солженицын сказал Ахматовой, прочтя в рукописи "Реквием", что "была трагедия народа, а у вас – только трагедия матери и сына". О столь обидном непонимании со стороны ценимого ею писателя Анна Андреевна помнила долго и даже, будучи проездом в Париже, посетовала на это в разговоре с русским литературоведом-эммигрантом Никитой Струве.

Да, Лев Гумилев сполна изведал на себе все гулаговские кошмары, включая пытки во время допросов. Первый раз по обвинению в антисоветской деятельности его арестовали в 1935-м, но тогда продержали недолго: через московских друзей Анна Андреевна обратилась с письмом к Сталину, и это помогло. Правда, из университета его все-таки отчислили. Во второй раз взяли в 1938-м, полтора года продержали под следствием, добиваясь признательных показаний; с десятилетним приговором отправили на Беломорканал, потом этот приговор заменили пятью годами лагеря в Норильске. Во время войны Гумилеву удалось выхлопотать разрешение уйти добровольцем на фронт. Вернувшись после войны в Ленинград, он окончил экстерном истфак университета, в 1948-м защитил кандидатскую диссертацию, а в 1949-м его посадили в третий раз – на десять лет. "Вина моя была лишь в том, что я носил эту фамилию и имел соответствующих родителей".

Кто не поймет, каких страданий стоило все это материнскому сердцу Анны Андреевны... "Семнадцать месяцев кричу,/ Зову тебя домой,/ Кидалась в ноги палачу,/ Ты сын и ужас мой". Это строки одного из стихов "Реквиема". Впрямую есть о сыне и в других. "Что случилось, не пойму,/ Как тебе, сынок, в тюрьму/ Ночи белые глядели,/ Как они опять глядят / Ястребиным жарким оком./ О твоем кресте высоком/ И о смерти говорят." И все-таки "Реквием" – это не только о тяжких испытаниях, выпавших на долю конкретных матери и сына.

Сказать хотя бы, что первое стихотворение цикла, с которого, собственно, "Реквием" и был зачат, – "Уводили тебя на рассвете", – связан с арестом Н.Н.Пунина, о чем сама же Ахматова поведала в ныне опубликованных "Листках из дневника". Николай Николаевич, последний муж Анны Андреевны, был взят тогда же, в 1935-м, когда впервые арестовали и Льва Гумилева, по одному с ним делу. Но когда "Уводили тебя..." было читано Ахматовой Осипу Мандельштаму, тот принял стих... на свой счет. И благодарил ее, и она ни в чем его не разубеждала. Заблуждение понятное: Анне Андреевне довелось присутствовать при аресте Мандельштама у него дома в Москве в 1934 году: и уводили его на рассвете, после обыска, длившегося всю ночь.

Да только ли к Мандельштаму и Пунину могли быть отнесены эти скорбные строки... Ахматова принадлежала к той нелюбимой властью интеллигентской среде, из которой особенно часто уводили на рассвете и в тридцатые годы, и в сороковые. Уводили тысячами, сотнями тысяч. Место на нарах было уготовано и для самой Анны Андреевны. Известно же, что от Льва Гумилева после ареста в 1938-м добивались признания, будто мать подговаривала его... убить Жданова, мстя за отца – Николая Степановича Гумилева, расстрелянного в 1921 году по обвинению в причастности к контрреволюционному заговору.

И если уж докапываться до каких-то соответствий в стихах "Реквиема" реальным обстоятельствам в судьбе автора, то почему бы не предположить, что отдаленные звуки колокола в стихах-молитвах прозвучали и в память Николая Степановича. Пусть они рано расстались, Гумилев и Ахматова, но между ними не было – и быть не могло – того банального кухонного конфликта, который превращает бывших супругов во врагов. Более того, на сей счет есть свидетельства иного рода. "Мне всегда казалось, что через все свои трагические любови и браки она (Ахматова. – А.Е.) пронесла какое-то неиссякаемое чувство к Гумилеву. Ведь именно с ним было связано и ее материнство, и ее вступление в русскую поэзию, и первая слава, – вспоминала Наталья Роскина, которую связывали с Анной Андреевной многолетние дружеские отношения. – И к памяти Гумилева она относилась с ревностью – и чисто женской, и поэтической, и всяческой". В период хрущевской оттепели Ахматова предпринимала хлопоты по реабилитации Н.С.Гумилева, "исподволь нащупывая благоприятную почву". Она привлекла к этому Павла Лукницкого, еще в двадцатые годы занимавшегося изучением биографии и творческого наследия казненного поэта. Обо всем этом было рассказано Ириной Пуниной в журнале "Звезда". Лукницкий через прокурора Малярова даже получил доступ к архивам с делом Гумилева. Правда, довести начатое до конца не удалось – политические "оттепели" долговременными не бывают, – да ведь и не в персоналиях тут дело.

"Реквием" Ахматовой – это скорбный поэтический памятник всем убиенным эпохи сталинского террора, а для последующих поколений – еще и напоминание, к каким страшным последствиям может привести система власти "крепкой руки", если общество не найдет в себе достаточно мудрости и воли противостоять погружению в пучину тоталитаризма при его первых же проявлениях. Жаль лишь, что в некоторых недавно изданных сборниках Ахматовой, где ее поэзия представлена достаточно полно, читатель не найдет "Реквиема".

А.Е.