У ТЮРЬМЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО

Женский изолятор – взгляд изнутри


Публикуя это интервью, мы не надеемся охватить весь комплекс проблем, касающихся женского СИЗО. Это лишь один личный взгляд, не претендующий на объективное исследование. Моментальный снимок не может заменить фильм, но иногда фиксирует очень важные частности. Тем более, что анкетирование бывших заключённых как-то мало развито в нашей стране, сами они не спешат делиться впечатлениями – почти все хотят забыть эту страницу своей биографии. Да и сидят за решёткой большей частью люди, не склонные к написанию мемуаров. Мало у кого из "спецконтингента" развиты аналитический взгляд на вещи, способность к обобщению, к точным формулировкам.

По мнению специалистов, "главная проблема женских тюрем в России состоит в том, что они вообще не рассчитаны на женщин. Законы таковы, что вместе с приговором, даже и до него, женщина как бы лишается всех своих женских особенностей, а также материнских прав. Законодатель не учёл особенностей женской физиологии, а следовательно, и поведения. Поэтому в периоды повышенной нервной возбудимости женщины чаще всего попадают в штрафной изолятор, а то и на строгие условия содержания, что считают неправильным даже сами представители пенитенциарной системы.

Суды не учитывают, что большие сроки полностью разрушают жизнь осуждённых женщин – мужья бросают их, дети попадают в детские дома и даже на улицу. Они навсегда теряют возможность вернуться в общество, получая неизгладимую психическую травму, становятся завсегдатаями исправительных учреждений. А ведь ущерб от преступлений многих из них так мал, что для государства дешевле было бы оштрафовать их, чем помещать в недра высокозатратной системы ГУИН".

Нашей героине повезло. Сидела она в относительно неплохих, по нашим меркам, условиях, да и характер у неё очень стойкий. Семья не распалась – муж дождался её, сейчас они снова вместе, растят ребёнка. Возможно, поэтому она может спокойно говорить о своём сроке, вспоминать не только плохое.

Тысячам других повезло меньше.


– Катя, как вышло, что вы оказались под арестом? Вы не протестовали, приговор не пробовали обжаловать? Тем более, что ребёнок оставался практически без средств к существованию, а суд должен учитывать это обстоятельство?

– Во-первых, от ареста до суда прошло почти два года. Когда меня "закрыли", протестовать было бесполезно – я же была под следствием, вернее, под подпиской, в ожидании суда. Следователь уже доказал мою вину: ведь, по нашим законам, курить траву – преступление. Мне до суда разрешили быть на воле, да, может, и срок дали бы условно. Если бы не один человек. Ну, я на него не обижаюсь, что взять с наркомана, ему велели, он и показал на меня. Дескать, "она мне продала траву". Это вообще не доказательство, на основании одной такой бумажки сажать не могут. Но для того, чтоб подписку изменить на арест, хватило. Самое плохое, что суд из-за нового "эпизода" перенесли. Год и семь месяцев я его ждала. А человек этот ничего не выиграл, посадили, и срок дали больше, чем мне.

– Давайте весь этот путь вспомним по порядку, все впечатления – плохие и не очень, то есть чем отличается наш СИЗО – и по условиям, и по отношению к людям. Начнём с ареста. Грубость была? Избиения в милиции или в ИВС? Женщины рассказывают и про насилие, и про пытки, пока не признаешься.

– Да нет, никакой такой грубости. Конечно, спишь там у них, в милиции, на голых досках, холодно очень. Что ещё? Звонить долго не давали...

– А адвоката?

– "Положняковый" адвокат на второй день был. И отношение ко мне было нормальное там.

– Сколько дней держали в ИВС? Кормили за это время?

– Пять дней я у них была, одна в камере, кормили вообще хорошо, ещё даже воду мне грели.

– Тебе, наверное, повезло. Нам пришло письмо от Калугиной Татьяны: "Меня в 75-м отделении милиции 14.06.2001 г. чуть не забили насмерть. Арестовали за попытку кражи конфет из магазина. А у нас если прописки нет,– значит, не человек. Стали вешать другие дела – целую ночь "работал" со мной некий Алексей. Потом четыре медобследования подряд. Диагноз: "множественные ушибы головы, лица, тела, обеих рук и обеих ног, сотрясение мозга, требующее госпитализации". И ограбил он меня на сумму раз в десять большую, чем стоила та коробка конфет, которую я якобы пыталась украсть". А у тебя, значит, к ИВС никаких претензий?

– Нет, ничего такого со мной не было; даже разрешили, чтоб из дома принесли одеяло и подушку. Но про другие отделения я знаю, что это всё бывает, зависит, на кого попадёшь. Вот сидела со мной такая девочка, Оля, очень хорошая девочка; так она в милиции таких оскорблений наслушалась, что потом долго в себя прийти не могла. Словами ведь тоже можно очень больно ударить, особенно женщину.

– А личные обыски? На них столько жалоб (из московских тюрем), то издеваются, то не женщины, а мужчины обыскивают, кое-где гинекологические обыски проводят, насильно, в грязи, в ужасных, антисанитарных условиях.

– Ничего этого не было, просто обхлопала женщина перед отправкой уже в СИЗО, не придиралась, ничего такого.

– Ну вот привезли туда, в тюрьму. Сначала сажают в карантин? Там тоже, утверждают, очень тяжело?

– Да, сначала семь дней в "собачнике", в подвале. Матрасов нет, спят на досках. Но ужасно не это: там такое дело, что из унитазов фонтаном било дерьмо. Прямо унитазы плевались. Ментам самим от этой вони плохо.

– А как в карантине с едой?

– С едой было очень хорошо, я вам скажу, что дают положенное количество мяса, и даже, может, больше, так что иногда не доедали этих кур.

– Катя, в такое никто не поверит, получается прямо санаторий какой-то. А плохое было?

– Плохое? Пожалуйста: рыбный суп. Называется "могила". Есть вообще нельзя. Что ещё? Лекарств нет. У меня уши болели, так вместо лекарства дали ватку. А про кур это правда, бульон иногда даже слишком крутой, вот так.

Ещё плохое: клопы и тараканы. Выходят толпами. Я мазала "Машенькой" всё вокруг, потом уже себя стала мазать от отчаяния, и руки, и ноги – ничего не помогало. А у меня аллергия, но там уже на всё готов.

– Но ведь есть другие средства от насекомых, и мазь, и брызгалки?

– Да только "Машеньку" и можно. А дихлофос запрещён – "отравляющие вещества".

– А "Машенька" вещество какое, безвредное, что ли?

– Там очень много таких правил. Без всякой логики. Нельзя – и всё, никто тебе не будет объяснять, почему.

– Ну вот, насекомые. А вши есть там?

– Ни в коем случае. Женщины сами очень следят. Чуть что – в прожарку.

– А баня? Часто?

– Бани нет. Душ один раз в неделю. Выдают один кусок хозяйственного мыла на месяц. За двадцать минут под каждым душем должны успеть вымыться человека четыре.

– А стирка? Бельё постельное выдают в полном комплекте?

– Да, в полном. Можно бельё сдавать, не помню, часто ли, – я сама стирала. Его ведь свалят в общую кучу, неизвестно с чьим, лучше самой в камере постирать. Горячая вода, тазы выдают. Только на третьей галёре с водой плохо, даже холодной часами нету. Чинят, чинят – без толку.

– Конечно, не хочется, чтоб твоё бельё вместе с бельём заразных больных стиралось. Ведь теперь, я знаю, в Саблино, в женской колонии, всё перемешали, и ВИЧ-инфицированных, и здоровых. И ничего.

– Здесь тоже. Я ещё помню, как была для них специальная камера. Теперь нету.

– И как насчёт дискриминации? Не боятся их?

– А чего их бояться, это ведь всё у наркоманов, а они своей жизнью мало дорожат. Вот, например: девочка села, а через два месяца сажают её подругу, а у той за это время уже СПИД. Ну и что теперь, она что, другой человек стала? Такая же твоя подруга.

– Вообще, отношения в камерах сносные? Нет такого, как у мужиков: тюремных "понятий", которые нарушать ни в коем случае нельзя, "прописки", побоев этих, издевательств над слабыми, когда деньги у новичков вымогают – за то, чтобы он "дожил до среды"?

– Такого нет. Вымогают разве что продукты. И авторитет определяется не силой, а материальным положением. Вообще, никаких жёстких "понятий", по-моему, нет. Все живут по-разному. Например, как в коммунальных квартирах: в одной все дружат, а в другой – все ругаются.

– А как же "пресс-хаты"? Мы даже номера знаем, где "прессуют".

– Номера я тоже вам могу назвать, они годами не меняются: 30, 43, 42, 41, 11, 12... Кстати, тринадцатой камеры нет совсем.

– Почему?

– Уж не знаю, никогда не было. 113 тоже нет. Теперь: десятка – пресс, 14-я, 18-я – многоходка, двадцатка тоже пресс. 22, 2, 6А – это ещё не все, где "прессуют". Но битьё при этом, по моему, не нужно. Нет, легенды ходят всякие, в какой-то камере якобы кипятильником кого-то прижигали. Меня ведь не прессовали, не мне судить. Но, по-моему, это достигается просто. Вот нужны операм показания. Они её предупреждают, орут: "Ты что, в прессуху захотела? Там всё подпишешь, чего было и не было". Потом она идёт туда, уже боится. Там народу мало, сидят все "оперские". Ну, курить отберут, и просто ведут себя так, что им, мол, что угодно сойдёт с рук. И когда они говорят ей: "подписывай", этого хватает.

– То есть, просто моральное давление?

– Ну ещё бы, если они оперские!! Есть такая Катя И., она уже из десяти лет семь, что ли, отсидела, ей всё можно. Ходит в любых вещах, что ей понравится, то и отбирает, разводит на деньги. Теперь ещё и гуманитарку ей распределять дали!

– А конкретные случаи тебе известны, когда сокамерницы продавали кого-то, доносили?

– Слышала много историй очень грязных, но сама ведь не видела, говорить не буду. А вот достоверный случай: сидит тоже одна оперская, она без ноги, очень такой злой она человек. Подслушала, как одна девочка мучалась на ломках и говорила другой: у меня дома осталась доза, сейчас бы можно сняться, мне так плохо. Она ведь ничего такого не имела в виду, торговать там или что. Врачи ведь сами, когда выводят с ломок, дают употреблять, дозняки только уменьшают. А то насухую очень вредно переламываться, потом сердце и всякое. Ну а эта сразу донесла операм, сделали обыск, и девчонке ещё срок довесили.

– А персонал? С ними проблемы бывают? Унижения, грубость, издевательства? Мужчины в глазок в камеру не подглядывают?

– Контролёры в основном женщины. Таких, чтоб хамили, очень мало, большинство нормальные. Нам с этим, можно сказать, повезло. Был случай, пьяные опера избили девчонок. Фамилия одного из них Пастухов, что ли. Так их сразу уволили.

– А те, которых мало?

– Ну, хочу отдельно отметить: режимник Спиридончик любит поунижать, поиздеваться. Ещё есть пожарник, не помню фамилию, ну, там один такой пожарник, тот как начнёт отбирать разрешённые вещи! С матом. Вообще, вы замечали, сколько в милиции работает мужиков маленького роста? Так вот, у всех ментов наполеоновский комплекс. А дальше уже зависит от личной совести – помаленьку или до беспредела дойдёт человек. Вот есть там ещё такой Толик, кличка Дубинал, совсем низкий. Во всех отношениях. Одну девочку должны были обрить, она ужасно плакала. Так он ещё над ней начал издеваться. С таким удовольствием, так злобствовал!

– А за что это – обрить?

– Так ведь когда с ИВС привозят в "собачник", все грязные. В ИВС ведь мыться нельзя и нечем. А волосы разные у всех, да? И вот, если голова грязная и перхоть, то врачи карантиновские перестраховываются, пишут – брить. И никаких. Представляете, налысо – просто за грязную голову?

– Представляю... Арест, и так стрессовое состояние, человеку надо защищать свои права, впереди знакомство со следователем – и вдруг такое. Для женщины это ужасно. Может, для матёрой преступницы и ничего, а если она не имеет криминального опыта, следователю верит, на справедливость надеется... Каково ей с бритой головой свою невиновность доказывать? Я бы не смогла. Забилась бы в угол и молчала.

– Ну вот, так и есть. Ну ладно, врачи... Хотя тоже, ведь вшей с головы вывести – два часа, и всё. Но зачем издеваться?.. А ещё Дубинал смеяться не разрешает.

– Плакать нельзя и смеяться тоже?

– Да, мы раз после отбоя все засмеялись, так он тут как тут со своей любимой дубинкой. Бить, в общем, не бьёт, но так машет, чтобы испугать и унизить. Выгнал всех в коридор и поставил на растяжку.

– К стене?

– Да, стоишь – руки за голову, а ноги так широко, чтобы больно было.

– А ведь он не имеет права после 22 часов в одиночку открывать камеру, даже если вы бунт устроите?

– Да мы поэтому и смеялись, что ничего не ждали такого, тем более, когда в камере вместо 36 человек – 50, спят все в две смены, одни встают – другие ложатся, где уж тут полную тишину соблюдать.

– А что, бунты бывают?

– Был бунт в 33-й камере из-за карантина по гепатиту. Представьте – человек годы ждёт суда (вот я ждала год и семь месяцев), дождался, а тут карантин – и суд переносят ещё на полгода минимум. Взбунтовались. Пошумели, голодовку объявили...

– Ну и добились своего?

– Добились большого шмона. Карантин, правда, им сняли, так что пострадали только те, у кого суд уже сорвался. Одна девочка лишний год из-за этого просидела.

– А вот всюду жалуются – в Москве, в других регионах: во-первых, прокладок не дают (наша страна такого не предусмотрела), приходится рвать матрасы, одежду; в саблинской зоне, например, только обрезки от швейного производства выручают. Во-вторых, на возмутительные "процедуры" гинекологических досмотров – перед любой поездкой – на суд, на этап.

– Не знаю, ничего такого не могу сказать. Прокладки давали всё время, пять штук в месяц. Может, это с гуманитарной помощи, но всё время они были. С этой стороны из плохого только могу сказать насчёт абортов.

– Не дают делать? Или наоборот?

– Принуждают. Такой наезд идёт, не дай Бог. Одна девочка болела, так её напрягали делать аборт. Она ни в какую. Ну, гинекологичка орала на неё, угрожала, что ребёнок уродом будет. Ты, говорит, родишь ухо либо палец. Ничего, да? После этого скандала у неё ребёнок сутки не шевелился. Она их всех боялась до смерти.

– А потом? Может, и родила больного?

– Нормальный ребёнок.

– Ну а вообще, с медициной там совсем плохо? Туберкулёз, сифилис? Вот в московском СИЗО, по утверждению медиков, половина женщин с сифилисом. Может ли это быть?

– Ну а как же? Да больше половины. Две трети, я думаю. О СПИДе и туберкулёзе и говорить нечего. Эпидемия идёт.

– Почему же столько сифилиса?

– Так ведь большей частью сидят наркоманки. У них он сплошь и рядом, через иглу же передаётся. А у "синих" (алкашей то есть) – чесотка кругом. Но от неё мази достаточно. Единственное лекарство, которого там хватает – мазь чесоточная. Плохо другое – чуть аллергия, экзема или что на коже – в медчасть и мажься от чесотки неделю. Это очень мучительно, тем более когда зря.

– Ну а сифилис как же? Лечат?

– Не лечат, а глушат. Ну, потом, после освобождения, автоматом на учёт в КВД и там уже долечивают.

– Ничего себе, порядочек... Ну, а вот: сидит столько наркоманок, у многих – ломки, идёт следствие. Бывает, что предлагают наркотики, лишь бы получить показания?

– Конечно. Кто на дозе, предлагают героин, только сдай кого-то. Кто отказался – ломается "насухую", без всякой медицинской помощи.

– А как распределён народ по камерам? Вот в "Крестах" смотрящий за хатой может творить, что ему вздумается. Якобы могут облить кипятком и потом ещё резать по ожогам. Для поддержания своего авторитета.

– Ну, старших по камере назначают опера. Но такого я не видела. Давление, конечно, есть, но оно больше психологическое. Конечно, лёгкостатейницы, в основном наркоманки молодые, как я, сидят в отдельных камерах, а убийцы – в других, я с ними почти не встречалась.

– Побеги бывают?

– Я слышала про два случая, вернее, попытки: одна женщина в белье спряталась, другая право имела на выход, как уборщица. Обеих поймали.

– А собаки? Страшные?

– Да что вы, мы их очень любили – хоть какая-то радость. Особенно когда у одной щеночки родились. Мы их кормили. Собачник Костя разрешал, он добрый.

– А карцер? Другие наказания?

– Ну, бывает, конечно, например за суицид – 10 суток. За наколки тоже. Но теперь не те времена, не так уж этого карцера и боятся. Без причины не припомню, чтоб туда попадали (одна девочка напилась пьяная, хамила мастерам – вот в таких случаях). Шконка там теперь деревянная, кормят как всех, тёплую одежду не отнимают. Прогулки, курить можно.

– Значит, наказание – только одиночество?

– И ещё то, что лежать не разрешают. Настоящее наказание, причём ни за что – это автозак! Жуткая консервная банка, в жару дышать нечем, девочки падали в обморок. Зимой наоборот – примерзали к сиденьям. Мою подругу в тридцатиградусный мороз в автозаке продержали полтора часа около СИЗО на Лебедева, она потом заболела.

– Правда ли, что перед судом человека могут довести до такого состояния, что он уже ничего не соображает?

– В половину пятого утра спускают в собачник, а встаёшь гораздо раньше. Если один день – ещё ничего, а у кого процесс день за днём – это вообще ужас. Утром чаю попил, – а с обедом, а чаще всего и с ужином – пролетаешь.

– Но ведь пайка-то за тобой остаётся? Ведь на тебя продукты на день выписаны?

– Нет, кто на автозаке от тюрьмы отъехал, тот уже не на довольствии. И так до возвращения. Сколько дней процесс – столько голодный.

– А вот если у человека плохое зрение, и нет очков, а ему надо ознакомиться с делом, или в суде ходатайство написать – а он не может?

– Ну вот так и будет без очков. Это никого не волнует. Не видит – и не надо. Один раз только было, что из какой-то гуманитарной организации приехали, всех осмотрели, кому надо – сделали очки. Ну, ещё к кому родственники ходят, могут заказать. Но это ведь сейчас очень дорого.

– Расскажи, как камера устроена, как день проходит: подъём, бытовые условия.

– Будят в шесть часов, по выходным – в семь, но поспать и потом немного можно; в камере чисто – убираем сами. На окнах решёток нет, стеклоблоки, как в общественных туалетах. Темно, конечно, только на третьей шконке светло, и у окна. Прогулка – час, не хочешь – всё равно пойдёшь. Одна тумбочка на несколько человек, холодильники есть. Ларёк хороший. С Нового года открыли пекарню. Ещё "боженьки" приходят, чем-нибудь балуют. Это у нас так любых миссионеров называют, потому что после них все в подарках с ног до головы.

Кто работает – живут ещё лучше: рабочий день – семь часов. Я, например, работала картонажницей, пятьсот пакетов для муки в день склеивала; если не нравится работа – в любой момент можно уволиться. Для "рабочки" и душ в более удобное время, и к еде добавки, и к врачу легче попасть: мастера очень добрые, большое им спасибо. Напишите, пожалуйста, их фамилии: Григорьева Л.Н., Киммельман Е.Д. А особенно честь и слава начальнику СИЗО, за то, что сумел наладить работу. Это на всех хорошо сказывается.

Да и ещё кое в чём есть изменения к лучшему: например, новый уголовно-исполнительный кодекс.

– А для некурящих ещё не сделали камер, как на Западе?

– Нет, конечно!

– А библиотека? Газеты?

– Это всё есть. Почти во всех камерах телевизоры. Каждую неделю приносят пачку прессы.

– И никто не проверяет, что там напечатано? Может, там "руководство, как писать жалобы", а начальству это зачем?

– Нет, никто в это не вникает. Читай, что хочешь.

– Учиться есть возможность?

– Школа – это чудесненько! Я ходила с удовольствием, получила аттестат. Одна подруга с высшим образованием тоже ходила (для души). До 18-ти лет обязательно, а взрослые – по желанию. Кто освобождается раньше окончания школы, тех упрашивают: только придите, сдайте экзамены!

– А правду говорят в ГУИН, что они, их сотрудники, все такие бедные? Мол, зарплата – одна тысяча, полторы... Такое ведь и в ГАИ говорят.

– Нет, они правда небогатые. Сильно хлебными эти места не назовешь. Конечно, подгоны бывают – вон Шутов перед выборами ничего не жалел, "подогрел", я думаю, всех. Нам выдали по пачке сигарет "North Star" и по пятьдесят грамм чая. Да перед любыми выборами что-нибудь перепадает, вот только Путин никаких подгонов не дал.

– И что, голосуют за того, кто "подогрел"?

– Да нет, самое модное – "против всех".

– Ну а праздники, Новый год, например?

– На Новый год дали нам салат из лосося... На моём производстве ещё подарки от фирмы дали. Ну, камеру постарались украсить. Кое-кто, конечно, брагу ставил. Но всё равно очень грустно.

– Многим тюрьма жизнь поломала?

– Да, многих мужья бросают.

– А если официальный развод, то как он происходит?

– А никак. Бумагу получаешь по почте, вот и всё. Твоего согласия не надо.

– А свидания с детьми бывают?

– С детьми до двенадцати лет – запрещены. Вернее, возможны, но только длительные, а это платить надо – за проживание, за еду. Так я весь срок дочку и не видела.

– Как же это?

– Ну раз не положено, что я сделаю? Когда вернулась, ей уже семь лет исполнилось. А попала туда – оставила четырёхлетнюю. Вот так.

– Но ведь надо бороться за право видеть ребёнка! Вряд ли это законное правило, по крайней мере, Конституции оно точно противоречит!

– Оттуда, что ли, мы бороться будем? Вон на воле сколько депутатов, пусть борются. Особенно депутатши.

– Я знаю, там часовня Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. А другие верующие как? Сейчас ведь очень много мусульман сидит?

– Да, много. И цыганок тоже. Не знаю, как. Если захотят молиться, никто им мешать не станет.

– А муллы или ещё кого-нибудь для них там не бывает?

– Ни разу не встречала. Только наш священник ходит и кричит в кормушку: "Кто хочет креститься – пишите заявление". Ну, я-то с детства крещёная.

– А исповедь?

– Ой, мы с девочками хотели поставить эксперимент – пойти и на исповеди сознаться в убийстве. Не по-плохому, а просто – если потом ничего не будет, значит, он не оперской. Можно уже и по-настоящему верить.

– Ну и как?

– А вы как думаете?

– Да уж, подозреваю, что у нас это пока опасно. Конечно, теперь вера возрождается... Но, боюсь, ещё возродилась не до такой степени...

– Ну вот, никто и не решился.

В проблемы СИЗО вникала
Екатерина Колесова