У ТЮРЬМЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО

Под красною ослепшею стеною изменилось немногое


Екатерина Колесова


Чем ближе подходишь к Крестам, тем холоднее. Ветер здесь лютый – и всегда в лицо. Женщины сгибаются и прячут лица в воротники, тяжеленные баулы с передачами тянут их к земле.

Вот наконец и "наш" дворик. Другой мир: здесь уже все свои. Не протолкнуться – в любом другом месте при такой давке тебя и обхамят, и в карман залезут – здесь же люди вежливее и дружней, чем в храмах.

Правда, тот самый тюремный тополь – ахматовский – уже не качается здесь, от него остался лишь пень – почти двух метров в диаметре, – но именно сюда, к нему, когда-нибудь перенесут памятник Анне Андреевне, тот, что в сквере на Знаменской улице. Её фигура каждое утро будет, согласно её воле, трёхсотая с передачею теряться среди соседок. Только у ног придётся поставить гранитную сумку.

Большой зал с двумя длинными столами в центре. В стене – десять уходящих куда-то в глубину бойниц. К каждой – огромная очередь. В трёх амбразурах принимают еду, в четвёртой – вещи, в пятой – деньги, а над шестой красуется загадочное: "АДЕЖЗИКР".

Толпа, заполнившая весь зал, состоит из десяти переплетающихся очередей. Занимать надо как к обедне ранней, иначе не попадёшь.

Примерно три четверти здесь – женщины, и все делятся на две категории: счастливицы – у кого следствие закончено, а значит – разрешены свидания. Они уже видели "своего", хоть и через стекло; хоть и через допотопную хрипящую телефонную трубку, но всё же убедились: живёт, держится. И новички – потерянные, бледные, с загнанным выражением глаз. Им, может быть, ещё год до первого свидания. Жизнь рухнула, всё мирное существование оказалось миражом – а реальность свелась к этим очередям, к сухому лаю из окошка: "Следствием свидание разрешено? Нет? Следующий!" И ничего нельзя о нём узнать. Писем нет (она ещё не знает, что их не будет, пока не передашь конверты – надписанными, чтобы сокамерники не могли отобрать их для себя). Передачи, похоже, не доходят: от адвоката удалось узнать, что он по-прежнему без курева – а ведь было передано несколько блоков (она ещё не знает, что такое пресс-хата).

В конце зала заветная дверь – за ней каждое утро по часу принимает не только тюремный врач по кличке Фредди Крюгер, но и некое анонимное "руководство". Они ничего не скажут, но их разрешается хотя бы спрашивать и ловить в глазах тень ответов. Перед дверью обнадёживающее объявление: "Средства от вшей и чесотки принимаются в любых количествах". И на самом виду, под стеклом, в рамочке, изысканно оформленный образец: "Прошу принять для нужд учреждения гуманитарную помощь: цемента 100 кг… краски 200 кг…".

Дальше на стене список запрещённых предметов, правила упаковки продуктов (позволяющей, например, проткнуть салат и найти в нём деньги или наркоту), и даже правила вступления с зэком в брак. Конечно, только с разрешения следствия!

Чтобы попасть на приём, женщины приходят накануне. Та, что пришла первой, пишет свою фамилию на бумажке и затыкает её за табличку на двери. На следующее утро список у кого-то в руках, в нём намного больше записавшихся, чем будет принято. Но здесь никто никого обойти и не пытается.

Все стоят, покорно, лишь иногда, очнувшись от свойственного нам всем оцепенения, отходят к церковному лоточку – там можно взять заявку на православное таинство для зэка: Крещение, Исповедь, Причастие, Венчание. Заполнив, его нужно отнести – догадайтесь, куда? Правильно, на подпись к следователю. Именно он будет решать, креститься или нет попавшему в беду человеку. Не верите? Зря.

(Ах, вы решили, что речь идёт о давних годах? Да нет же, на дворе двадцать первый век.)

Адвокат – единственная ниточка связи – молчит, как разведчик. А может, так и надо? Нет, так не надо, вот и в очереди говорят: меняй на другого! Да ведь ему уже столько заплачено! Но вот, наконец, всё стало ясно: "защита" свелась к разговорам о стоимости твоей квартиры; причём только её немедленная продажа может спасти жизнь любимого. Со встреч с ним адвокат приносит записки, в которых ни о чём другом нет ни слова. Только одно: у адвоката (чистая случайность!) муж – агент по недвижимости. Срочно! Доверьтесь им полностью! Иначе будет плохо, ещё хуже, совсем конец.

Если бы не очередь на передачу в Кресты, всё могло бы действительно кончиться плохо. Но там, выслушав рассказ о "случайной" адвокатско-риэлтерской семье, так дружно смеются, одна, вторая, третья невольные подруги слово в слово повторяют ту же ситуацию, называя её не иначе, как разводкой. Ничего не поделаешь, адвоката всё-таки приходится сменить. Теперь ты получаешь нормальные записки и хоть чуть-чуть можешь понять его реальные нужды и проблемы.

В одной из записок странные слова: "Приходи поговорить к 22-м на набережную". Что это значит? И с кем там говорить? Ответ дают опять-таки в очереди: да с ним же и поговоришь! Через окно: он будет писать, а ты – кричать. Лучше приходить с подругой, вдвоём легче докричаться. Почему так поздно? Так ведь на галёре пересменок!

Ничего ещё не понимая, приходишь к Крестам в ночной темноте. С рёвом мчатся по набережной машины. Тёмные окна тюрьмы так далеки, так немы… У парапета Невы стоят две девушки, обсуждая, что кричать:

– Давай: "Ты меня не так понял".

И – хором, звонко, по слогам, в темноту несётся женский крик: "ТЫ– МЕ–НЯ–НЕ–ТАК–ПО–НЯЛ!". Проходит минут пять, и в одном из окон вспыхивает огонёк, и вслед за тем на дорогу, под колёса несущихся машин, падает белая бумажная ракета с комком хлебного мякиша на носу. Одна из девчонок бросается за ней – но поздно.

– НЕ–ДО–ШЛА! – Следующая стрела, непостижимым образом преодолев метров сто ветреного ночного неба, падает точно на тротуар, под ноги девушкам. Упаковка разорвана, письмо прочитано, и снова крик:

– "КО–НЕЧ–НО–ПРИ–ДУ!".

Ты решаешься подойти:

– "У вас какая камера?" Оказывается, такой же номер, но выше этажом. Не проходит и десяти минут, как по внутренней почте, так называемой "дороге", нужному человеку передают: к тебе пришли. Одна из девушек помогает прокричать:

– "СА–ША–Я–ЗДЕСЬ!".

И вот уже на тротуар прилетает стрела лично для тебя! С теми словами, которые ему так не хотелось передавать через адвоката…

А время идёт, и наступает 31 декабря. Надо передать что-то особо вкусное. Куплены подарки: электрочайник и банка хорошего кофе. Но, Боже мой, что творится в нашем и так всегда забитом зале?

Конечно же, в этот день все пришли, и сумки больше обычного, и очередь совсем не движется, а людей всё прибывает, и дышать уже вовсе нечем. На исходе четвёртого часа первый раз слышится: "Врача! Врачи есть? Женщине плохо!". Протискиваюсь туда. На грязном полу, почти не заметная под ногами в толпе, лежит пожилая женщина. Её пытаются поставить на ноги, но она вновь сползает на пол. Распоряжаюсь:

– Тащим к столу её! Кладём, кладём на стол, ну же, с ногами, ну!

Мужчины помогают, наконец упавшая на столе. Со всех сторон тянутся руки: валидол, корвалол, нитроглицерин. Можно пощупать пульс. Сомнений нет – сердце. Таблетка. Шепчет:

– Сумки! Сумки! Передача!

Но люди уже подтащили к столу две неимоверных размеров сумки – килограммов по двадцать каждая.

– Тут, тут твои сумки, обе, и очередь твою держат, успокойся, всё передашь! Как зовут-то тебя?

– Рая…

– Что чувствуешь?

– В груди печёт…

– Ты питерская?

– С Белоруссии я. К сыну приехала. Ничего не знаю: за что, почему. Он шофёр, не пьёт, – за что, Господи?..

– Адвокат есть?

– Нет никого, я вчера приехала, на вокзале ночевала.

Слёзы текут по её серому лицу, пульс всё чаще и чаще. Подходит ещё одна женщина.

– Я врач… Так… Инфаркт, никаких сомнений, срочно в больницу.

Оглядываемся: ближайший телефон на Финляндском вокзале. Бежать туда – пропустить свою очередь. Соседи говорят – уже сообщили в одну из бойниц, что нужен врач. Минут через двадцать появляются две тётки в зелёных бушлатах. Щупают пульс, узнают, какие даны таблетки – и равнодушно уходят со словами "пусть полежит". Надо что-то делать, лицо Раи бледнеет, губы голубые – цианоз. Пробиваюсь к двери начальства, нагло врываюсь:

– Дайте вызвать скорую!

И вот ещё через полчаса по залу протискиваются двое мужиков в синей форме службы "03". Но что это? Или в этих стенах время всё-таки остановилось, и мы попали в 37-й год? Вид у обоих возмущённый, будто их посмели вызвать на свиноферму или к больной дворняге. Один, видимо, санитар, откровенно издевается, давая понять, что уголовников и их родню лечить никто не будет. Старший спокоен:

– Притворяется, известное дело.

– Да смерьте давление, вы что?

– А как я его смерю, аппарат у меня в машине, не тащить же её туда!

Наконец, после угроз записать номер и прислать столько жалоб, сколько вокруг людей, удаётся заставить их забрать человека в больницу. Вид у обоих негодующий:

– Ещё с такими возиться!!

– Рая, не волнуйся, всё передано, люди пропустили без очереди, вот твои сумки – пустые, вот квитанция. Езжай, лечись, сыну ты нужна живая!

Не проходит и получаса, как скорая увозит ещё одну старушку. Почти сразу упала без чувств третья, но мне туда уже не протолкнуться – народу всё больше и больше. Наступает новый, 2001-й год.

И вот, наконец, первое свидание – он уже подписал всё, что от него хотели, и ваша моральная поддержка больше не может помешать "выяснению истины".

Темнота, мокрый снег скользит под ногами. Очередь в приёмник стынет на лютом ветру. Строки Ахматовой так и просятся на язык. Не стесняйтесь! Заговорите с соседкой и прочтите ей их! Однажды я сделала так, и слушали все.

Потом попросили переписать.