Черная неправда УПК

Сергей Пашин,
специально для Terra incognita

Сергей Анатольевич Пашин. Кандидат юридических наук, заслуженный юрист РСФСР, член Независимого экспертно-правового совета.

Сергея Пашина называют подвижником судебной реформы в России, он один из ведущих разработчиков ее концепции. В начале 90-х годов возглавлял отдел по судебной реформе Главного правового управления при Президенте РФ. Под руководством Пашина были введены суды присяжных в девяти регионах России. Он был разработчиком законопроекта о судебном обжаловании арестов и ряда других законов, создающих предпосылки для становления в стране независимой судебной власти, цивилизованного правосудия. Работая судьей Мосгорсуда, Пашин, вопреки судейской практике, прижившейся с советских времен, исключал из обвинения доказательства, добытые с нарушением законов, вынес оправдательный приговор подсудимому, для которого прокурор, защищая честь мундира, требовал девяти лет лишения свободы.

В 1998 году была предпринята попытка устранения "чужака" из судейского сообщества, что вызвало мощную общественную кампанию протеста, и Верховный Суд РФ отменил решение квалификационных коллегий об отрешении Пашина от должности судьи. В 2000-м предпринималась вторая попытка: квалификационная коллегия Москвы лишила Сергея Анатольевича судейских полномочий. В январе 2001 года это решение было отменено Высшей квалификационной коллегией судей РФ.

Депутаты за себя постояли

В результате многолетних исследований деятельности парламентов английский политолог Сирил Н. Паркинсон пришел к выводу, что "почти во всех спорных вопросах, решаемых именем народа, исход определяют..." депутаты, которые "речей не слышат, а и услышат – не поймут"(1); при этом дебаты тем короче, а голосование тем дружнее, чем хуже парламентарии способны представить последствия своего волеизъявления.

21 ноября 2001 года Государственная Дума, вернувшись ко второму чтению проекта Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, чтобы одобрить косметические поправки Президента России, сразу же после этого приняла данный закон в третьем чтении. Заклинания многих ученых противников законопроекта(2), критическая позиция Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации О.О.Миронова, десятки тысяч поступивших на Охотный ряд тревожных писем избирателей и даже возражения депутата из фракции "Яблоко" С.А.Попова, изложенные им в отлично написанной книге(3), ни на йоту не изменили желания думцев плыть в кильватере администрации главы государства. Депутаты нажимали на кнопки в первый день работы Гражданского форума, игнорируя заодно и мнение правозащитного сообщества, к которому власти обещали прислушаться. В результате под предлогом возрождения судебной реформы 1991–1995 годов в сегодняшнем Российском судопроизводстве восторжествовали взгляды, которым аплодировали бы граф Д.Н.Блудов, царский министр внутренних дел Д.А.Толстой и обер-прокурор К.П.Победоносцев(4).

К.П.Победоносцев, например, как и нынешние "реформаторы", порицал "Отвлеченное начало уравнения сторон на суде..." и требовал "...предоставить казенному интересу достаточное ограждение в самих формах производства". Впрочем, обер-прокурор был прямолинеен: он говорил, что думал; авторы проекта нового УПК Российской Федерации попирают гуманитарные ценности, в верности которым клянутся. Поэтому важно разделять, что говорится и что при этом делается.

Камень вместо хлеба

Можно услышать, будто важнейшими достижениями нового УПК Российской Федерации стали: признание состязательного характера предварительного следствия и отнесение следователя, прокурора, дознавателя к стороне обвинения, противостоящей обвиняемому и его защитнику; предоставление защитнику права беседовать с очевидцами происшествия, истребовать документы (характеристики, справки), запрашивать мнение специалистов; сохранение юридической силы в суде лишь за теми признаниями обвиняемого, которые были получены в ходе предварительного следствия в присутствии адвоката; передача полномочия заключать подозреваемого (обвиняемого) под стражу от прокуроров судьям; распространение суда с участием присяжных заседателей в недалеком будущем на всю территорию России. На первый взгляд, так оно и есть; на поверку же оказывается, что мы имеем дело с чернильным облаком, подобным выпускаемому для маскировки некоторыми обитателями глубин и впадин.

Начнем с состязательности. Согласно ч. 3 ст. 123 Конституции Российской Федерации "Судопроизводство (т.е. и предварительное расследование. – С.П.) осуществляется на основе состязательности и равноправия сторон". В новом же УПК Российской Федерации стороны считаются равноправными только "перед судом", причем о независимости судей (ч. 1 ст. 120 Конституции Российской Федерации), в отличие от советского УПК РСФСР 1960 г., в кодексе образца 2001 г. ничего не говорится. Это лишь один из многочисленных случаев, когда конституционные нормы авторами законопроекта цитируются с грубыми искажениями или вовсе предаются забвению, но данный пример весьма показателен. В самом деле, что за радость защитнику "состязаться" со следователем или прокурором, от которых он кругом зависим, которым неравноправен даже по буквальному смыслу нового процессуального закона?

Конечно, защитник может найти свидетелей, показания которых доказывают невиновность обвиняемого, узнать мнение квалифицированного специалиста, что ему, кстати, не возбраняется и теперь, но... все это оказывается бесполезным, если органам уголовного преследования, то есть противной стороне, не будет угодно допросить этих лиц либо назначить экспертизу с участием соответствующего специалиста. Отныне адвокат-защитник бессилен даже получить показания своего клиента, так как показаниями обвиняемого считаются лишь заявления, сделанные им на допросе у следователя. Для следователей же типично, добившись от обвиняемого признания, забывать о существовании арестованного и месяцами не вызывать его на допросы; попробуй при таких условиях откажись от самооговора! Причиной же самооговора часто бывают пытки, которые стали обыденным явлением в органах внутренних дел России(5); из собственной судейской практики знаю, что об избиениях и издевательствах заявляет примерно 80% подсудимых и около 5% свидетелей, причем в половине случаев имеются подтверждения их слов. Пытки с характерными названиями "слоник", "распятие Христа", "конверт"(6), а также незамысловатое рукоприкладство обычно применяются в первые часы после задержания подозреваемого, до помещения его в ИВС(7).

В обеспокоенных проблемой прав человека государствах полицейские обязываются немедленно по задержании гражданина разъяснить ему права, включая право хранить молчание и снестись с адвокатом; задержанный получает памятку, а по доставлении в полицейский участок имеет возможность переговорить с дежурным адвокатом. У нас иные технологии. Авторы нового УПК Российской Федерации требуют от оперуполномоченных сообщить задержанному его права после (!) получения от него объяснений и дают "правоохранительным органам" 24 часа на то, чтобы обработать задержанного. Затем приезжает следователь и фиксирует в официальном протоколе допроса подозреваемого выбитые у задержанного признания; на этом этапе появляется защитник, которому отведена роль удостоверителя "добровольности" признания; самооговор, сделанный подозреваемым в присутствии адвоката из страха повторения избиений, принимается судом как достоверное доказательство. В силу созданного Верховным Судом Российской Федерации прецедента подсудимый лишен возможности, объясняя присяжным заседателям причины отказа от сделанных в ходе предварительного следствия признаний, сослаться на применявшиеся к нему пытки.

Все это сильно напоминает гитлеровское законодательство, отдельные нормы которого заимствовались нацистами из жестокого средневекового судебника "Каролина": согласно этим актам германского права, признание, полученное на дыбе, не считалось доказательством виновности, кроме случаев, когда оно было "добровольно" подтверждено в застенке сразу же после пытки.

Наличие признания обвиняемого позволяет не проводить по его делу судебного разбирательства и назначить ему наказание до 3 лет лишения свободы без исследования доказательств. Голодающие и задыхающиеся в следственных изоляторах люди подчас берут на себя чужую вину не только из-за пыток, но и желая "поскорее осудиться и поехать в колонию", где условия существования не так угрожают жизни, как в тюрьме.

Интересны и правила, касающиеся объявления полученных с нарушением закона материалов недопустимыми в качестве доказательств. По ныне действующему процессуальному кодексу объявить материал (показание свидетеля, протоколы осмотра места происшествия, обыска, аудиозапись телефонных переговоров) не имеющим юридической силы вправе только суд. Авторы нового УПК Российской Федерации предоставляют такое право и органам уголовного преследования: следователю, дознавателю, прокурору. Поскольку только указанные должностные лица вправе производить следственные действия и составлять протоколы, лишь они могут нарушать при этом нормы закона; они же и будут решать, нарушен ли закон и надо ли исключить из разбирательства результаты их же трудов. Одновременно они уполномочиваются объявлять незаконными доказательства, свидетельствующие в пользу обвиняемого; понятно, что ни защитник, ни потерпевший аналогичным правом в отношении добытых следователем материалов не наделены.

Habeas corpus act

Громогласные стенания членов авторского коллектива по поводу участи потерпевшего не пошли последнему на пользу. Потерпевший и его представитель-адвокат, согласно проекту УПК, не имеет права не то что оценивать, но даже и собирать доказательства; если жертва преступления захочет помириться с обидчиком, то будет делать это за свой счет, так как ей предложат компенсировать судебные издержки (расходы на производство экспертиз, на оплату труда адвоката обвиняемого, на вызов свидетелей).

Лукавство сквозит и в нормах, посвященных полномочиям судей решать вопрос о применении к подозреваемым (обвиняемым) меры пресечения в виде заключения под стражу. Как вот уже 8 лет безответно требует ч. 2 ст. 22 Конституции Российской Федерации, отныне задержанный должен быть в течение 48 часов доставлен к судье, чтобы тот проверил правомерность задержания и решил, отпустить на волю или арестовать приведенного к нему человека. Это ли не Habeas corpus act(8)?! Однако новый УПК Российской Федерации позволяет судье лишь "заслушать" явившихся лиц, но не допросить свидетелей; судье запрещено также вдаваться в вопрос о доказанности приписываемого лицу преступления(9). Между тем для органов уголовного преследования типично сознательное завышение объема и квалификации обвинения, что позволяет выставить в более благоприятном свете свою работу и искусственно создать повод для ареста; так, самоуправство объявляется разбойным нападением, разбой – бандитизмом, соседская свара – хулиганством. Если судья не найдет достаточных оснований для превращения задержания в арест, он, разумеется, должен освободить задержанного из-под стражи. Как бы не так! По новому УПК Российской Федерации судья в этом случае... дает сотрудникам, арестовавшим человека без достаточных оснований, еще 72 часа на поиск изобличающих доказательств.

Уже сейчас судьи рассматривают обращения органов уголовного преследования о даче разрешения на прослушивание телефонных переговоров. Соответствующие ходатайства удовлетворяются в 98% случаев. Понятно, что увеличение судейского корпуса, которому поручат рассматривать вопросы о заключении под стражу, произойдет в основном за счет той части прокурорских работников (зональных прокуроров), которые ныне келейно занимаются тем же трудом. И не все ли равно человеку, будет ли образованец-заочник, решающий его судьбу, застегнут на все медные пуговицы прокурорского мундира или облачится в судейскую мантию?

Не вызывает радости и обещание "повсеместно распространить" суды с участием присяжных заседателей. Во-первых, введение суда присяжных в ряде регионов Российской Федерации, где сильны мусульманские традиции либо идут боевые действия, как, скажем, в Чеченской Республике, будет опасной профанацией правосудия. Во-вторых, суды присяжных планируется ввести лишь еще в 80 судах России из более чем двух с половиной тысяч; они будут рассматривать в самом лучшем случае 0,8% уголовных дел; одновременно ликвидируется участие представителей народа во всех остальных судах страны. В-третьих, приговоры судов с участием присяжных заседателей предполагается проверять на тех же основаниях, что и решения судов, составленных из профессиональных судей, то есть не только по форме, как сейчас, но и по существу; мягкий вердикт коллегии присяжных заседателей (например, признающий подсудимого виновным не в убийстве с особой жестокостью, а лишь в убийстве при превышении пределов необходимой обороны), всегда можно будет отменить под надуманным предлогом "неполноты" судебного следствия. В-четвертых, коллегию присяжных заседателей предполагается формировать из числа кандидатов, вызванных в суд специально для рассмотрения данного дела; если сейчас явившийся в суд присяжный заседатель до последнего момента не знает, по какому делу он будет работать, то отныне аппарат суда получит возможность отбирать присяжных заседателей в соответствии с поступившим от властей или криминалитета заказом. Наконец, в-пятых, Конституционный Суд Российской Федерации постановлением от 2 февраля 1999 г. связал повсеместное распространение суда присяжных с возрождением смертной казни, то есть у депутатов и их вдохновителей был не положительный, а кровавый стимул голосовать за этот подлинно народный и справедливый суд.

Как устроена длань бюрократа

Реформы имеет смысл проводить, если они изменяют сознание людей и технологии их работы.

В нашей стране, где около 3% трудоспособных мужчин сидит в колониях, а суды из приблизительно 1 млн. 300 тыс. подсудимых оправдывают лишь 0,38% людей(10), показателями благотворности преобразований были бы, по крайней мере: сокращение численности тюремного населения хотя бы в 5 раз, то есть до 200 тыс. человек; преодоление обвинительного уклона судей, повышение доли оправдательных приговоров до показателя, скажем, сталинских времен – 10%(11); прекращение пыток задержанных в "правоохранительных органах" как социального явления; развитие альтернативного государственному судопроизводству восстановительного правосудия, позволяющего жертве и обидчику примириться с участием и при посредничестве представителей общества, в результате чего жертва преступления получает полное возмещение причиненного ей вреда, а правонарушитель избегает уголовной ответственности либо претерпевает ее в смягченных формах(12). Ни одного из указанных эффектов принятие нового УПК Российской Федерации в нынешней редакции иметь не будет.

В 1-й же статье нашей Конституции Россия объявлена демократическим правовым государством. Но можно ли считать демократическими преобразования, удаляющие представителей народа от рассмотрения 99% уголовных дел? И это при том, что нынешний корпус народных заседателей формируется с 2000 года абсолютно по-другому, нежели состав советских заседателей, прозванных "кивалами"(13). Можно ли при распространенности практики фальсификации доказательств (особенно по делам о незаконном обороте наркотиков, оружия и боеприпасов) считать правовым решением упразднение участия понятых при производстве осмотров и даже личного обыска? Во имя чего общественные объединения лишаются права поручиться за обвиняемого с тем, чтобы до суда он находился не в камере, а под присмотром своих коллег? Из каких соображений присутствующим на открытом заседании суда гражданам запрещается нормами нового УПК Российской Федерации вести аудиозапись процесса без разрешения судьи? Не для того ли, чтобы сохранить практику подделки судьями протоколов судебных заседаний(14) и исключить представление в кассационную инстанцию пленок, вскрывающих подлог?

Авторы нового УПК Российской Федерации отказались от заимствования положений Модельного уголовно-процессуального кодекса, одобренного единогласно, при участии делегации российских парламентариев, Межпарламентской ассамблеей СНГ 17 февраля 1996 года. Многие нормы этого рекомендательного документа были восприняты в Казахстане, Белоруссии, Азербайджане, но для России данный кодекс, по-видимому, оказался слишком хорошим. Отдавая себе отчет в, мягко выражаясь, несовершенстве нового УПК Российской Федерации, его авторы уже сегодня готовят к нему поправки, чтобы внести их в Государственную Думу сразу же после введения в действие Уголовно-процессуального кодекса. К сожалению, практически все обсуждаемые сейчас полуофициально изменения носят не содержательный, а редакционный характер: дурная концепция проекта не может быть улучшена частными коррективами.

Потакание репрессивным обыкновениям судей, прокуроров, оперуполномоченных, ограждение их от присмотра заинтересованных представителей народа – это контрреформа, не ре-формация судопроизводства, а его де-формация.

Судебная реформа 1991–1995 годов давала положительные результаты (создание Конституционного Суда Российской Федерации; введение судебного обжалования применения мер процессуального принуждения; учреждение суда присяжных в 9 регионах России; наделение судей новым статусом, создавшим правовые гарантии их независимости) во многом потому, что была частным делом энтузиастов, начинавших преобразования под эгидой возглавляемого народным депутатом Б.А.Золотухиным подкомитета по судебной реформе. Став делом государственным, реформа изменила направление и начала развиваться в угоду силовым ведомствам, в логике построения пресловутой "вертикали власти" и замены демократического начала бюрократическим. Невольно вспоминаешь слова Н.В.Гоголя об устройстве руки российского околоточного: чего ни коснется – все вдребезги.

Накануне Великих реформ Александра II Освободителя в обществе широко цитировались обращенные к России горькие слова поэта А.С.Хомякова:

В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена,
Безбожной лести, лжи тлетворной
И лени мертвой и позорной
И всякой мерзости полна.

Черная неправда судопроизводства душит российское общество, теперь – с благословения "реформаторов".

Москва

От редакции

Яростное неприятие нового Кодекса Сергеем Пашиным, его упреки "реформаторам", безусловно, имеют основания. Но при этом есть еще и "проза" реальности, в которой надо учитывать сопротивление консервативных сил , не менее яростно боровшихся за сохранение инквизиционных реликтов советского правосудия. Новый УПК, безусловно, требует срочных поправок – об этом, как и о работе над Кодексом, мы попросим рассказать его разработчиков в следующих номерах.