Шпион назначен. Что дальше?

Виктор Терешкин

Виктор Егорович Терешкин, профессиональный журналист, в последние годы специализируется на проблемах экологии и правозащиты. Председатель Ассоциации экологических журналистов СПб. Лауреат премии Союза журналистов России в номинации "За журналистское мастерство".

Двадцать пятого декабря прошлого года в здании Тихоокеанского флотского военного суда города Владивостока разыгрывалось грандиозное шоу. Все пятьдесят пять дней, пока шел судебный процесс по делу Григория Пасько, растянувшийся на пять с половиной месяцев, возле дверей судебного зала ни разу не выставляли охрану. Несмотря на то, что процесс шел в закрытом режиме. Но в последний – пятьдесят шестой день процесса вся лестница суда, все его коридоры были заполнены рослыми, под метр девяносто, морскими пехотинцами. Строгая проверка документов: журналистов, не аккредитовавшихся в пресс-центре Тихоокеанского флота (ТОФ), не впускали. В самом зале дежурили два судебных пристава, с дубинками и наручниками на поясах. Была там и капитан медслужбы с санитарной сумкой. И почувствовалось: Григория сегодня не только обвинят в шпионаже, но и посадят.

Судья, подполковник юстиции Дмитрий Кувшинников, зачитал последние слова приговора: виновен... измена родине в форме шпионажа... четыре года лагерей строгого режима...

Пасько помертвел лицом, снял с руки часы, положил на стол. К нему с двух сторон подошли приставы, завели в клетку. Ту самую, из которой его под аплодисменты выпустили в июле 1999-го. Никакой нужды заводить Григория в клетку, надевать там наручники, конечно, не было. Просто режиссеру, поставившему этот спектакль, непременно нужно было, чтобы телеоператоры сделали эту картинку: смотрите, настырный журналист – в клетке! Он в наручниках! От нас не уйдешь!

Последние лет пятьдесят чекистам Тихоокеанского флота никак не удавалось изловить хотя бы одного японского шпиона. Но поймать очень хотелось. Осенью уже далекого 1994 года сотрудники управления ФСБ по Тихоокеанскому флоту взяли под плотный колпак наблюдения военного журналиста Григория Пасько. Отслеживался каждый его шаг, все телефонные переговоры. К лету 1997-го наблюдение было усилено, "наружка" вела журналиста денно и нощно, в квартире была установлена подслушивающая аппаратура. Сотрудники ФСБ были уверены: этот попался-таки! Он работает на японскую разведку. Ну как же – бывал в офисе японской телерадиокомпании "Эн-Эйч-Кей", встречался с корреспондентом газеты "Асахи Симбун". И передавал им материалы об экологических проблемах Тихоокеанского флота. Да, он журналист, но – в погонах! Логика контрразведчиков была проста: раз передает экологические материалы, значит, может передать и секретные.

Тринадцатого ноября 1997 года военный журналист Пасько по заданию командующего флотом вылетал в Японию, чтобы найти могилы российских моряков, умерших на чужбине, в плену. В аэропорту его уже поджидали сотрудники ФСБ. Они проследили, как таможенники изъяли у отъезжающего часть документов, которые он вез с собой. А дальше... "Японского шпиона" отпустили в Японию! Уже один этот эпизод свидетельствует, что "шпиона" из журналиста старательно лепили. Когда же через неделю Пасько вернулся на родину, его тут же арестовали. Служба безопасности могла наконец отрапортовать о своей победе – аресте японского шпиона...

Почему же своей мишенью флотские фээсбешники выбрали именно Пасько? Да потому, что он был у них костью в горле, и очень давно. Я внимательно прочел более ста его публикаций и понял, что начиная с 1991 года, поверив в то, что страна изменилась, Григорий писал о самых больных проблемах флота: о вытекающих из хранилищ радиоактивных отходах и засекреченных авариях, о моряках, ушедших в отставку и умирающих от лучевой болезни, о затоплениях устаревших боеприпасов на малых глубинах и взлетающих на воздух арсеналах. Он любил флот, переживал за его судьбу и потому не мог молчать, видя, как этот флот умирает, как губит при этом природу, каким бедствием для здоровья жителей Приморья оборачивается все это. Фактически Пасько как журналист все время шел по краю обрыва. Еще в 1993 году он написал в газете "Боевая вахта", что на ТОФ подготовлен доклад по экологии с грифом "секретно". Комментируя этот гриф, один из офицеров сказал: "Если это рассекретить, народ пойдет с оружием на военных".

Он первым провел журналистское расследование о сгоревших заживо на ракетном корабле "Муссон" 39 офицерах и матросах. Именно Григорий рассказал о том, как и почему взорвался реактор атомной субмарины К-431 в бухте Чажма. Это было в августе 1985-го, за восемь месяцев до Чернобыльской катастрофы. Радионуклиды накрыли пляжи, часть пригородов Владивостока. Пасько в своих статьях интересовался: а куда делись миллионы долларов, выделенных Японией на постройку установки по переработке радиоактивных отходов? Не побоялся провести расследование об обстоятельствах продажи в Южную Корею двух тяжелых авианесущих крейсеров "Минск" и "Новороссийск". Оба корабля были битком набиты совершенно секретными установками. И без прикрытия местной ФСБ эта сделка не могла бы совершиться. Почему, писал Григорий, корабли годами стоят у стенок, а количество адмиралов все растет?

Кроме изжоги от этих публикаций чины флотской контрразведки были, конечно, уязвлены тем, что несколько раз ее офицеры пытались привлечь Григория к сотрудничеству, он же посылал их... куда следует.

Самой парадоксальной деталью обвинения Пасько было то, что его-то в шпионаже обвиняли, а японских журналистов, которым он якобы передавал наши секреты, – нет. К ним у ФСБ не нашлось никаких претензий и они спокойно продолжали работать в России. Тогда в пользу какой же страны журналист Пасько ухитрился изменить родине? В свое время точно такой следственный абсурд был отмечен и в деле Александра Никитина.

Второй судебный процесс по делу ставшего знаменитым на весь мир журналиста, "узника совести", тянулся, как вязкий ночной кошмар. Начало его четырежды переносилось: "болел" то судья, то прокурор. В результате все иностранные журналисты разъехались по домам. Тактику измора ФСБ и суд применяли и дальше. На одну только фонетическую экспертизу телефонных переговоров Пасько с японскими журналистами ушло три с половиной месяца. Закончив ее, эксперты так и не смогли ответить, голос ли это Пасько или совсем другого человека. И затребовали еще месяц – на лингвистическую экспертизу. К тому ж не проходило практически ни дня, чтобы адвокаты не обнаруживали все новые факты фальсификации дела в стадии его расследования. Были вызваны и допрошены 55 свидетелей. Защита за это время сделала более двадцати заявлений и ходатайств. Прокурор – подполковник юстиции Александр Кондаков – безмолвствовал. В своей обвинительной речи он запросил потом для Пасько девять лет лагерей. Обосновал же этот срок тем, что Россия до сих пор... находится в состоянии войны с Японией.

Защитники Григория выстроили несколько "оборонительных рубежей", на каждом из которых доводы обвинения, как казалось наблюдателям, должны были потерпеть крах. Ими было указано и на нелегитимность правовой базы обвинения, и на несоответствие предъявленного обвинения требованиям процессуальных норм – грубое нарушение статьи 144 УПК РСФСР, исключающей возможность вынесения обвинительного приговора ввиду неконкретности и непонятности обвинения. Указывалось также на отсутствие доказательств, подтверждающих намерения Пасько передать иностранным журналистам инкриминируемые ему документы, на то, наконец, что ни один из инкриминируемых Пасько документов не содержит охраняемой законом тайны, даже применительно к нелегитимному приказу № 055 министра обороны.

О приказе 055 стоит пояснить следующее. Практически все обвинение по делу Пасько опиралось именно на этот секретный, нигде не опубликованный приказ главы военного ведомства, без него эксперты Восьмого управления Генштаба, прибывшие во Владивосток, не могли бы даже проводить экспертизу документов, якобы изъятых у Пасько. Но ведь в Конституции России закреплен принцип: любые нормативно-правовые акты, затрагивающие права, свободы и обязанности человека и гражданина, не могут применяться, если они не опубликованы официально для всеобщего сведения. А приказ 055 не только не был опубликован, но вдобавок не прошел процесс государственной регистрации. Более того, в сентябре прошлого года Военная Коллегия Верховного Суда РФ по жалобе Александра Никитина рассматривала вопрос о законности применения этого документа. Ее решение – приказ 055 считать незаконным и не действующим с момента его издания. Как же можно было теперь Григорию Пасько выносить приговор на основе "мертвого", в судебном порядке признанного незаконным и не действующим приказа?

Хочу напомнить, что Тихоокеанский флотский военный суд, рассматривая это дело в первый раз, обвинение в шпионаже снял, признав Пасько виновным лишь в злоупотреблении служебным положением, и ему было назначено наказание в виде трех лет лишения свободы. И тут же, прямо в зале суда, Григорий был по амнистии освобожден. Даже военный суд в том первом процессе был вынужден констатировать, что работники ФСБ во время следствия, что называется, перестарались, прибегнув к фальсификации и грубым нарушениям УПК, в их адрес было вынесено частное определение. Такого, кажется, еще никогда не случалось, чтобы чекистское следствие в судебном порядке признали фальсификацией.

Теперь же судья флотского военного суда подполковник юстиции Дмитрий Кувшинников по тому же самому делу, не получив никаких новых доказательств виновности Пасько, вынес обвинительный приговор. И в новом приговоре уже нет и тени упрека в адрес спецслужб, работников следствия, которые внаглую попирали закон. Правда, если не считать того, что о нарушениях УПК все же стыдливо сказано, что они, мол, были, но – не существенные... А как вам понравится такой пассаж из приговора: пленки записей телефонных переговоров Пасько с японским журналистом, дескать, уничтожены, но сохранились оперативные сводки, иначе – расшифровки, – в них-то и содержатся доказательства его вины. Но почему это вдруг уничтожены улики? Расшифровки тут ни при чем, при желании "нарасшифровывать" можно все, что ни закажет обвинение.

Пасько обвинялся в том, что он передал японским журналистам десять документов. При этом на вопрос защиты: если передал, то как они оказались у него дома, – следствие так и не смогло ответить. В девяти документах речь шла об экологических и социальных проблемах – авариях на АПЛ, утилизации списанных лодок, списанных ракет, трудоустройстве офицеров, уволенных в запас. В приговоре все эти девять документов судья исключил, оставив лишь один. Это записи, которые Григорий как журналист сделал на разборе учений ТОФ. Именно в них эксперты и судья усмотрели государственную тайну. И именно этот листок Пасько якобы собирался передать японскому журналисту Тадаши Окано, корреспонденту газеты "Асахи Симбун". С момента, когда журналист делал эти записи, до ареста прошло два месяца. Все это время он был под плотным "колпаком" ФСБ. И все же в деле нет абсолютно никаких доказательств того, что Пасько имел умысел передать записи японцу. Тогда за что его судили?

В праве есть понятие оконченного преступления, то есть когда умысел воплощен в деяния. За намерения судить нельзя! Когда-то Вышинский, в тридцатые годы прокурор СССР, создавший для конвейера массовых репрессий особую "теорию судебных доказательств", за что был удостоен Сталинской премии, ввел в судебный обиход понятие "усеченного" преступления. Мысли, разговоры, письма стали в те годы считаться оконченными деяниями. Выходит, мы возвращаемся ныне к судопроизводству по Вышинскому?

В приговоре Пасько применен не только отмененный Верховным Судом приказ 055, но и приказ 010 министра обороны СССР от 1990 года. Согласно этому последнему документу военнослужащим не положено общаться и поддерживать контакты с иностранцами, если это не входит в их служебные обязанности. Нынешняя абсурдность этого приказа очевидна. Купил офицер на рынке у китайца носки – нарушил приказ, съездил к отцу-матери на Украину – родину предал! Бедные судьи, им ведь самим, наверное, было стыдно ссылаться в обвинении на этот секретный вздор несуществующего уже государства, – но что поделаешь, служба есть служба.

Суд во Владивостоке кое в чем напоминал печально знаменитый процесс 1930 года над Промпартией. Кстати, в "Архипелаге ГУЛаг" Александр Солженицын рассказал о нем ранее неизвестные нам подробности. В том процессе судили восемь крупных руководителей, специалистов, которые как бы представляли большую разветвленную сеть связанных с заграницей вредителей, намеревавшейся дезорганизовать работу всей советской промышленности и транспорта. Но ни свидетелей, ни уличающих документов, каких-либо иных доказательств виновности подсудимых у судей не было. ГПУ, доказывая, что на скамье подсудимых сидят враги, ссылалось на то, что "много было доказательств", но "все уничтожено". Потому что – "где держать архив"? Вот так же и в архивах ФСБ не нашлось малого местечка для магнитной пленки с записями "шпионских" переговоров Пасько...

Два громких судебных процесса над "шпионами" – морскими офицерами увенчали конец ушедшего от нас века. Один, над Александром Никитиным, завершился для ФСБ грандиозным конфузом: несмотря на все старания обвинения доказать недоказуемое, тот был оправдан судом. Но Никитина, сотрудника "Беллуны", судил гражданский суд. А капитана II ранга Григория Пасько – суд военный. Фемида была не только слепой. Она была еще и в погонах. А люди в погонах – они, видимо, вне зависимости от специализации и должности себе не принадлежат. Военному судье, вынося приговор, приходится выбирать между предписанием закона и волей командования, между совестью и житейским расчетом. Ведь некоторым высоким чинам и в службе безопасности, и в военно-морском ведомстве, если только после Никитина еще и Пасько не удалось бы упечь за решетку, было бы просто не уйти от неизбежности оргвыводов относительно их служебного соответствия. Шпионский судебный процесс в любой стране приковывает внимание своей и зарубежной прессы. Провал двух подряд "шпионских" дел – это вал публикаций о том, что в России снова эпидемия шпиономании, и этот вал может смыть с насиженных мест многих, кто затевает громкий процесс, но не способен довести его до обвинительного приговора. Значит, надо не допустить этого. Такой подтекст видится за финалом процесса над офицером Пасько.

Судебные власти и другие службы, вырабатывавшие решение по делу Пасько, мне кажется, понимают, что обвинительный приговор может не устоять в высшей судебной инстанции. У защиты достаточно аргументов, чтобы показать предвзятость суда и вытащить Григория из тюрьмы. Поэтому, чтобы, не потеряв лица, избежать рассмотрения дела Военной Коллегией Верховного Суда, сразу же начались игры, сынициированные наверняка спецслужбами, вокруг идеи помилования осужденного. Тот не видит за собой никакой вины и просить о помиловании ему ни к чему. Поскольку оно означало бы признание себя виновным. Но похоже, что с узником "работают". В тюрьме для него были созданы ужасные условия. Как мне рассказала Галина, жена Григория, он был помещен в одиночную камеру, в окне которой решетка, конечно, на месте, но стекла нету, а во Владивостоке январь выдался морозный и сиделец простужен. В таких условиях, чтобы не случилось худшее, узника легче сломить и заставить согласиться на помилование. Одновременно появились слухи, подхваченные телевидением, будто бы один из адвокатов Пасько заявил, что его подзащитный готов принять помилование. Потом сообщили, что адвокат говорит: его неправильно поняли. Словом, обычный прием – напустить побольше туману.

Во многих городах – Владивостоке, Москве, Нижнем Новгороде, Томске, Апатитах, Петербурге – прошли пикеты в поддержку Григория Пасько. В его защиту выступили известные правозащитники Елена Боннэр, Сергей Ковалев, Сергей Юшенков, Лев Пономарев, Алексей Симонов. Секретариат Союза журналистов России распространил заявление под заголовком "Дело Пасько демонстрирует всевластие спецслужб", в этом документе выражается убеждение, "что суд высшей инстанции отменит неправосудный приговор, дискредитирующий Россию в глазах всего мира, а все виновные в надругательстве над правами российского гражданина будут наказаны".

Владивосток –
Санкт-Петербург