Московские расстрелы

Лидия Головкова

Лидия Алексеевна Головкова. С 1994 года научный сотрудник отдела Новейшей истории церкви Православного Свято-Тихоновского богословского института (Москва). По образованию – художник, график, плакатист. Член Союза художников РФ. С начала 90-х годов выступает с журнальными публикациями, в т.ч. в зарубежных изданиях, о гонениях и репрессиях против Русской Православной церкви и её служителей. Автор книг "Свято-Екатерининский монастырь" и "Тихая обитель" (о Сухановской тюрьме). Редактор Книги Памяти "Бутовский полигон" (вышло в свет 5 томов), в которой собраны сведения о 20770 жертвах расстрелов 1937-1938 гг. Художественный редактор изданий "За Христа пострадавшие" и "Следственное дело Патриарха Тихона". Подготовлены к печати книга о Екатерининском монастыре (новые исторические материалы и исследования), а также две книги графических работ: "Высокие горы" и "Знаки и Символы".

Сразу после революции в Москве появилось множество карательных учреждений. Число их особенно увеличилось к осени 1918 г.

Попробуем представить себе этот город после выхода постановления СНК от 15 сентября 1918 г. “О красном терроре”, затем – декрета ВЦИК от 12 апреля 1919 г. “О Революционных трибуналах”, где трибуналам предоставлялось “ничем не ограниченное право в определении меры репрессии”, других подобных им документов (Сборник нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. М. “Республика”. 1993. С. 11, 59.) . Мы увидим, что Москва покрылась сплошной сетью узилищ, застенков, мест массовых казней. Кажется, никто не пробовал еще воссоздать эту зловещую картину, ставшую будничной по тому времени. Конечно, не приходится претендовать на исчерпывающую информацию по этому вопросу: слишком скудными документальными сведениями мы обладаем, слишком глубоко они скрыты. Все же следует по крупицам собирать эти свидетельства, чтобы можно было понять, что творилось тогда в красной столице, и мысленно побыть рядом с мучениками в их последний час.

Нет нужды говорить, как проводилось (или вовсе не проводилось) в те годы следствие. Все же для наглядности стоит процитировать напутственные слова виднейшего чекиста, одного из заместителей председателя ВЧК, М. Лациса, обращенные к работникам следствия и дознания: “Не ищите на следствии материалов и документов того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания или образования… Эти вопросы и должны определять судьбу обвиняемого” (А. Чумаков. 1921, сент., со ссылкой на газету “Красный террор”, от 1.10.1919.).

Расстрелы в конце 1918-го, в 1919-м и 1920-х гг. происходили по всей Москве – в подвалах тюрем, монастырей, превращенных в тюрьмы, в храмах (следы этих расправ обнаруживались в последние годы при восстановительных и реставрационных работах), во дворах, парках, на всех почти городских кладбищах. По воспоминаниям коменданта Кремля П. Д. Малькова, расстрелы в 1917–1919 гг. происходили и в самом Кремле, в полуподвальных помещениях под Детской половиной Большого Кремлевского дворца, средь бела дня, под гул заведенных во дворе грузовиков ( П. Д. Мальков. Записки коменданта Московского Кремля. М. Молодая гвардия. 1959. С. 159–160.) .

Традиционным местом казней в Москве еще с 1905 г. были Хамовнические казармы. (Казармы были перенесены сюда из Сущевской части, где жители ближайших домов взбунтовались, не желая иметь столь мрачное соседство.) По сведениям сотрудника МВД, в послереволюционные годы на стене одной из Хамовнических казарм, обращенной к улице, была начертана огромными буквами надпись: “ЗДЕСЬ ИДУТ РАССТРЕЛЫ”.

Первые массовые расстрелы, о которых тогда сообщалось во всех газетах, происходили на Ходынке и в глубине Петровского парка. На языке чекистов это почему-то называлось – “отправить в Иркутск”. Присутствие чекистов на Ходынке подтверждается архивными документами Главного тюремного управления: в числе учреждений, подведомственных Московскому управлению принудительных работ, значится Ходынская “концентрационная больница” ( ГА РФ. Ф. 4042. Оп. 8.)

Считались "расстрельными" московские монастыри: Спасо-Андрониковский, Ивановский и Новоспасский. Конечно, документов, подтверждающих расстрелы в этих монастырях, мы не имеем и никогда не будем иметь. Можно считать несомненно доказанными только расстрелы в Новоспасском монастыре. Этот монастырь был обращен в застенок в начале января 1918 г., причем первым узником его стал настоятель закрывшегося монастыря епископ Серафим (Голубятников); по всей видимости, он там и погиб в 1921 г. (Епископ Серафим (Голубятников) (1856–1921), окончил Воронежскую Духовную Семинарию и МДА. С 1914 г. – епископ Екатеринбургский и Ирбитский. В мае 1917 г. уволен па покой с назначением местопребывания в Московском Новоспасском монастыре.) Упорные слухи о расстрелах на территории Новоспасского монастыря нашли подтверждение в начале 1990-х гг. При ремонте коммуникаций были обнаружены на склоне холма (с западной стороны от монастырской стены) многочисленные захоронения расстрелянных.

С конца 1917 – начала 1918 г. сеть арестных домов покрыла Москву. Наиболее значительными из них были Городской (Кривой пер.), Мясницкий (М. Трехсвятительский пер.), Сущевский (Селезневская ул.) и Сретенский (3-й Знаменский пер); последний "отличился" в 1920–1921 гг. устройством каких-то особых "механизированных расстрелов" (Сретенский домзак со временем стал еще одной городской тюрьмой. Название же "Сретенская тюрьма № 2" закрепилось за тюрьмой при Управлении МВД на ул. Петровка, 38. Это название, ныне неизвестное даже специалистам, нередко встречается в следственных делах; оно просуществовало до 1939 г., после чего все московские тюрьмы были перенумерованы.) .

Были переполнены и старые тюрьмы, принадлежащие теперь ведомству госбезопасности, – Бутырская и Лефортовская, тюрьмы Главного управления мест заключения: Сокольническая, называемая в народе "Матросская тишина" (эта тюрьма сразу после революции была закрыта, ее помещения отданы под рабочие общежития, но с 1926 г. из-за нехватки мест тюрьма снова функционировала), затем женская Новинская тюрьма, находившаяся как раз на месте теперешней мэрии, пересыльная (ныне Краснопресненская) и большая губернская Таганская тюрьма, где, как мы теперь знаем, томилось в ожидании суда множество священнослужителей, свезенных сюда из монастырей и храмов Москвы и Московской губернии.

В начале января 1918 г. ВЧК вместе с правительством переехала из Петрограда в Москву. Сначала она помещалась на ул. Поварской в бывшем особняке Ф. Соллогуба, затем перебралась в здание бывшего страхового общества "Якорь" по адресу ул. Б. Лубянка, д. 11, а в феврале 1920 г. заняла помещения страхового общества "Россия" на Лубянской площади, д. 2. Здесь в гостиничном здании акционерного общества, спрятанном в глубине двора, и расположилась знаменитая Внутренняя тюрьма ВЧК-ОГПУ-НКВД. В инструкции по управлению Внутренней тюрьмой Управделами особого отдела ВЧК от 29 марта 1920 г. говорится: "Внутренняя (секретная) тюрьма имеет своим назначением содержание под стражей наиболее важных контрреволюционеров и шпионов на то время, пока ведется по их делам следствие или когда в силу известных причин необходимо арестованного совершенно отрезать от внешнего мира, скрыть его местопребывание, абсолютно лишить его возможности каким-либо путем сноситься с волей". Эту свою функцию Внутренняя тюрьма, как мы знаем, успешно выполняла до конца 1970-х годов.

К 1920 г. в районе московских улиц Б. и М. Лубянка, Кузнецкий мост, Рождественка, Варсонофьевский, Хользунов, Б. и М. Кисельные переулки образовался целый лабиринт служб госбезопасности, где подразделения имели свои собственные тюрьмы. Московская чрезвычайка занимала дом № 14 по ул. Б. Лубянке. Со всеми строениями, выходящими на параллельную ул. М. Лубянку, она тянулась на целый квартал. Дальше по той же стороне улицы в доме № 18 находилась знаменитая Губчека, а по другой стороне улицы на углу Б. Лубянки и Варсонофьевского переулка размещались особые службы ВЧК.

Об этих страшных "расстрельных" тюрьмах сохранились воспоминания людей, побывавших в них и чудом оставшихся в живых. Здание МЧК (Б. Лубянка, д. 14) москвичи называли "Кораблем смерти" (А. Чумаков. Сент. 1921 г. Москва /ЧЕ-КА. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий. Берлин. 1922.)… Этот "Корабль" МЧК, как и многие другие московские тюрьмы и концлагеря, стал местом мученической кончины многих священнослужителей. Сохранилось описание последних дней иеромонаха Чудова монастыря Макария (Телегина), проходившего по процессу о сопротивлении изъятию церковных ценностей в г. Шуе.

"Сидевший с ним в одной тюремной камере священник рассказывал, как Телегин нетерпеливо ждал казни: "Жду не дождусь, – говорил он, – встречи с Господом моим Христом". Священник Заозерский, тоже осужденный за противодействие ограблению храмов, когда его вывели из суда на Лубянскую площадь в Москве, широким крестом крестил приветствовавшую его толпу. Обритого и остриженного, его вместе с иеромонахом Телегиным и тремя представителями белого духовенства застрелили в роковом "Корабле" чрезвычайки. "Было удивительно, – добавил автор, – поведение вдов. Одна из них, из-под черного головного платочка сияя глазами, говорила другой: "Как мы счастливы с вами, матушка, как мы счастливы. Какой смерти сподобились мужья наши. За веру венец мученический прияли. Теперь нам только молиться за них надо. Нет, и молиться не надо: это они за нас пред Господом молятся" (Черная книга. "Штурм небес". Списки и краткие сведения о зверствах большевиков по отношении к Церкви. Сост. А. Валентинов. Париж. 1925. С. 73).

Другой очевидец писал о доме напротив – № 11 по Б. Лубянке:

"Каждую ночь, редко когда с перерывами совершаются казни. Есть специальная комната, где раздевают до нижнего белья, а потом раздетыми ведут дальше – через снежный двор к штабелям дров. И там стреляют в затылок из нагана. Снег во дворе, – продолжает очевидец, – весь красный и бурый… Устроили как-то снеготаялку, благо дров много, жгут их во дворе и на улице полсаженями. Снеготаялка дала жуткие кровавые ручьи. Ручей перелился через двор и пошел на улицу, перетек в соседние места. Спешно стали закрывать следы. Открыли какой-то люк и туда спускают этот страшный поток, живую кровь только что живших людей" (Бюллетень № 4. Изд. левых эсеров (нелегальн.) Апр. 1919.).

Начиная с конца 1918 и по 1928 г. в Москве было учреждено множество новых мест заключения. Вместе с арестными домами их насчитывалось 53 (а ведь Москва в то время была раз в десять меньше, чем теперь. Здесь же с 1919 по 1922 г. было создано 12 концлагерей различного типа, устроенных, как правило, в закрывшихся монастырях. Кроме того, в подчинении Московского управления принудработ находилось еще 7 загородных лагерей.

В самом центре Москвы размещались:

1. Ивановский лагерь особого назначения (в документах упоминается с 4 октября 1919 г.);
2. Рождественский (открыт не позднее 1920 г.; при закрытии монастыря были выкинуты на улицу 877 монахинь и послушниц) (Известия. 1923 г., 16 марта.);
3. Знаменский лагерь принудработ (открыт не позднее 1921 г.);
4. Ордынский концлагерь (женское отделение Ивановского концентрационного лагеря; открыт в 1919 – нач. 1920 гг.);
5. Андрониковский концлагерь (упоминается с 17 июня 1919 г.);
6. Ново-Песковский концлагерь (упоминается с 25 дек. 1919 г.);
7. Покровский (или Семеновский) концлагерь (был открыт с 1919 г.);
8. Андреевский лагерь принудработ (открыт в помещениях бывш. Андреевской богадельни не позднее 1922 г.);
9. Концлагерь Московской городской ЧК (значится с 1918 г.);
10. Новоспасский концлагерь (открыт в 1917-1918 гг., по документам Московского управления принудработ – с 1919 г.; в 1927 г. лагерь был рассчитан на 300 чел.; в 1930-х гг. существовал как фабрично-трудовая колония с несколькими филиалами по Москве);
11. Кожуховский концлагерь (открыт с 18 октября 1919 г.);
12. Владыкинский концлагерь (действовал с 1920 г.).

Московскому управлению мест заключения были подчинены следующие загородные лагеря:

1. Звенигородский лагерь принудработ (с 1919 г.);
2. Сергиево-Посадский лагерь (действовал с 1921 г.);
3. Александровский изолятор спецназначения (с 1925 г.);
4. Молотовский концлагерь (с 1919 г.);
5. Михайловский концлагерь (с 1921 г.);
6. Орехово-Зуевский концлагерь (не позднее 1921 г.);

Одним из первых в Москве был закрыт Ивановский женский монастырь. Как и многие другие, он был превращен в тюрьму, затем в концлагерь. Расстрелы здесь могли проводиться, оставаясь незамеченными, – в глубоких подвалах под громадным Иоанновским собором (в течение нескольких десятилетий здесь находился тир МВД, где проводились учебные стрельбы). В 1922–1923 гг. к Ивановскому концлагерю был присоединен в качестве женского его отделения Ордынский лагерь принудительного труда, помещавшийся на ул. Б. Ордынка, д. 18. Сам Ивановский лагерь претерпел несколько преобразований. Вначале это был концлагерь, потом лагерь особого назначения, потом (в 1923 г.) лагерь принудработ и даже (в 1927 г.) – экспериментально-пенитенциарное отделение государственного института по изучению преступности и преступника. С 1930 г. Ивановский лагерь вошел в состав 1-го отделения 7-й фабрично-трудовой колонии г. Москвы при ГУМЗ (Государственное управление мест заключения)(ГА РФ. Ф. 4042. Оп. 8, Д.382, 705, Оп. 2, Д. 13.). Москвичи считали "расстрельными" Спасо-Андрониевский и Новоспасский монастыри.

В самом центре Москвы есть еще одно место массовых захоронений. Это городская больница № 23 (ее еще называют Яузской), расположенная против высотного дома на Котельнической набережной. Во дворе этой больницы были тайно захоронены 969 человек, расстрелянных с 1921 по 1926 г. (единичные случаи захоронений имели место до начала 1930-х гг.). Яузская больница стала ведомственной больницей ГПУ-ОГПУ с 1918 г. Здесь была своя охрана, надежная ограда, парк, скрытые дворики. Но что заставило чекистов хоронить расстрелянных под окнами своей больницы, в самом центре Москвы, понять невозможно. Из 969 человек Московской прокуратурой реабилитировано всего 103 человека, остальные сочтены уголовниками, что, конечно, достаточно сомнительно. Предписания на расстрел подписаны Г. Ягодой. Делалось это тогда уже целыми списками.

Состав расстрелянных и захороненных на территории Яузской больницы в корне отличается от состава расстрелянных в 30–50-х гг. – и по происхождению, и по возрасту, и по образованию. Если судить по доступному нам списку на 103 человека, то это был цвет нации, ее надежда, ее будущее. Все эти люди очень молодые, в основном от 18-ти до 35-ти лет. Имеются, конечно, и сорокалетние, но есть только два человека в возрасте 50-ти и один 76-ти лет. По большей части это дворяне, большинство – с высшим образованием (есть выходцы из крестьян с высшим образованием). Среди казненных – офицеры царской армии, несколько молодых поэтов и литераторов, сотрудники музеев, два профессора, военный министр, военный летчик. Национальный состав чрезвычайно пестрый: уже попадаются латыши (впоследствии они будут репрессированы поголовно), евреи, российские немцы; много иностранцев – представители Англии, Германии, Финляндии, Венгрии, Чехии, Китая, Индии. Мы находим здесь четырех молодых священников. Вот их имена: о. Виктор Дворяшин, 28-ми лет, сын священника; о нем написано, что он священник, художник, литератор; о. Виталий Шамовский, 26-ти лет, из семьи священнослужителя, местом жительства его назван г. Константинополь; о. Михаил Дроздов, 30 лет, приговорен к смерти за принадлежность к ИПЦ и четвертый священник – сорокалетний о. Александр Цветков.

С 1926 по 1934 г. расстрелянных в Москве хоронили на Ваганьковском кладбище, с 1934-го до середины 1950-х гг. тела (позже – прах кремированных) хоронили на Донском кладбище. Но с началом "массовых операций", т. е. массовых расстрелов, московские кладбища и тем более единственный крематорий не могли уже справиться с многократно возросшим числом убиенных.

По данным статистического анализа, сделанного в 1991 г. Министерством госбезопасности, в нашей стране в 1937–1938 гг. было расстреляно 688 тыс. человек. В Москве в период с 1937 по 1941 г. были приведены в исполнение приговоры в отношении 32 тыс. человек. Из них – не менее 29 тыс. расстреляно за 1937–1938 гг. Однако следует помнить, что в Москве часто приводились в исполнение приговоры в отношении лиц, осужденных в других республиках, краях и областях, так что фактическое число жертв террора может быть здесь в несколько раз больше. Лишь небольшая часть их была захоронена на Ваганьковском и Донском кладбищах или кремирована в Донском крематории. На эти захоронения в архивах госбезопасности имелись соответствующие документы. Но другие места массовых захоронений жертв московских расстрелов долгое время оставались неизвестными. В поисках этих мест сотрудниками МВД в 1992 г. было даже произведено внутреннее расследование.

Предположение, что "спецзона" находится где-то неподалеку от Бутова, возникло у сотрудников ФСБ с самого начала. В западной части подмосковного Ленинского района еще с 1920-х гг. располагались крупные совхозы, принадлежащие НКВД-ФСБ. Было много других подведомственных объектов. Но обнаружение захоронений в совхозе "Коммунарка" на территории бывшей дачи Г. Ягоды было неожиданностью даже для самих чекистов.

У каждой из двух "спецзон" – Бутова и "Коммунарки" – имелся свой хозяин: у Бутовского полигона – Московское Управление НКВД, у "Коммунарки" – Центральный аппарат госбезопасности. В Бутове было расстреляно около 21 тыс. человек, в "Коммунарке", по последним данным, – 6,5 тыс. Расстрелянные в Бутове стали жертвами так называемых "массовых операций", явившихся следствием совершенно безумных приказов Ежова от 25, 30 августа, 11 и 20 сентября 1937 г. Все, подпадающие под действие этих приказов, были осуждены внесудебными органами, т. е. тройками и Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР – так называемой "двойкой", которую составляли Н. И. Ежов и А. Я. Вышинский. Считалось, что в отличие от Бутова в "Коммунарке" расстрелы не производились. Поскольку сюда привозили тела уже казненных в Москве. Осужденных на казнь доставляли в Бутово из Таганской, Бутырской и Сретенской тюрем. Захороненные в "Коммунарке" находились под следствием в основном в Лубянской и Лефортовской тюрьмах, а также "филиале" Лефортовской тюрьмы – страшной Сухановке; эти тюрьмы (вместе с Владимирским централом и Казанской тюремной психбольницей) были подведомственны Центральному аппарату НКВД. Имелись у Центра и свои расстрельные помещения. Кроме московских тюрем это были подвалы Военной коллегии и бункер под гаражами Автобазы НКВД № 1 в Варсонофьевском переулке, который использовался в этих целях еще с 1918 г.

Приговоренные к ВМН на Бутовском полигоне относились, как писалось в те годы, к "шпионско-диверсионно-террористической низовке" и представляли интерес для карающей советской власти более количественный, чем качественный. Другое дело – "Коммунарка". Здесь была казнена, по формулировке тогдашних чекистов, "заговорщическая верхушка". Действительно, списки захороненных в "Коммунарке" отличаются от всех подобных списков. Мы с удивлением находим здесь имена крупнейших государственных, партийных и военных деятелей. Жертвами "Коммунарки" стали известные в народе еще со времен гражданской войны комбриги, комдивы, "легендарные комиссары", о подвигах которых писались книги, ставились кинофильмы, министры, военные атташе, советники посольств; здесь представлен весь цвет Академии Генштаба РККА, начальники чуть ли не всех отделов Разведупра, наркомы вместе с их заместителями, начальники областных УНКВД и недавние начальники громадных лагобъединений: Соловецкого, Дмитровского, гулаговских трестов "Дальстрой", "Волгострой" и др., профессора, академики, военврачи. Среди расстрелянных в "Коммунарке" – множество сотрудников и редакторов московских книжных издательств и газет, и один из них – главный редактор "Известий", кандидат в члены ЦК ВКП(б) – Н. И. Бухарин. Проходивший с ним по одному делу нарком связи, известный в прошлом политический деятель А. И. Рыков расстрелян и захоронен здесь вместе со своей женой. В вышедшем недавно первом томе Книги памяти "Коммунарка – Бутово" в числе 4,5 тыс. имен встречаются имена известных литераторов – поэта Артема Веселого, писателя Бориса Пильняка, арестованного на своей даче в городке писателей в Переделкине. В числе жертв "Коммунарки" – Сергей Эфрон, горячо любимый, бесследно пропавший муж Марины Цветаевой.

Окончание в следующем номере.