И БЫЛО ЗВЕЗДНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ ЕВГЕНИЯ РУХИНА
Марина Унксова
В очерке "Геолог и художник" в ленинградской молодёжке "Смена" о Жене Рухине, когда ему было 23 года, были такие слова: "Как знать, может быть, живопись станет его второй профессией". Она стала не второй, а первой и единственной уже с 1966 года, через два года после окончания геологического факультета Ленинградского университета, и принесла художнику всемирную славу.
Рухин был одним из активнейших участников и организаторов знаменитой "бульдозерной" выставки на пустыре в Москве в 1974 году, множества других выставок сообщества художников-нонконформистов периода "оттепели" в Советском Союзе в 60-70-е годы, тесно ассоциировавшихся с диссидентским движением и практически уничтоженных вместе с ним.
В мир искусств Евгений Рухин вошёл, можно сказать, с триумфом: уже в 1966-м, в том самом году, когда он оставил геологию, в Галерее Бетти Парсонс в Нью-Йорке открылась его первая персональная выставка за рубежом. Тогда же, в 1966-м и 1967-м, прошли четыре (!) персональных экспозиции в его родном Ленинграде.
В дальнейшем при жизни и после смерти Рухина его выставки и демонстрации отдельных работ были многочисленны как в нашей стране, так и за рубежом, включая, например, выставку коллекции Басмаджана в Эрмитаже (Ленинград, 1988 г.), Третьяковской галерее (Москва, 1988 г.), персональную выставку в Музее современного русского искусства в изгнании в Джерси-Сити (США) в 1989 году, выставки в Вашингтоне и других городах Америки.
Работы Евгения Рухина в основном находятся за рубежом. В России остались только отдельные немногие произведения, подаренные в свое время друзьям художника или приобретенные редкими тогда коллекционерами (например, известным Георгием Михайловым). В 60–70-е годы практически единственными покупателями в мастерской Рухина были иностранцы. После гибели художника его семья эмигрировала в Америку и увезла большую часть его наследия.
Оставшиеся в России работы неоднократно выставлялись, в частности на большой выставке "Памяти Евгения Рухина" в Университете в 1991 году, в постоянной экспозиции Фонда русского свободного искусства. Известность художника, безусловно, имеет общемировой масштаб.
"Творчество Рухина отличает, – как писал журнал “Америка”, цитируя высказывание Д. Дэвиса, – приоритет формы над сюжетом картины, столь характерный для середины XX века. Его полотна пропитаны русским мистицизмом и символикой". В картинах зрелого Рухина краски наложены плотным слоем, для усиления выразительности художник прибегал к смешанной технике, монтируя самые неожиданные сочетания предметов, как по фактуре, так и по материалу. Цветовое решение всегда неожиданно и экспрессивно. Многим памятны знаменитые композиции Рухина, которые демонстрировались на скандально известных выставках в Ленинграде (Дом Культуры Газа, Невский), когда, к негодованию ортодоксальной критики из Союза художников, была представлена, например, изнанка холста, интереснейшая по фактуре, с грубо написанным адресом мастерской художника, или монтаж фрагментов старинного золоченого стула в стиле "рококо" c залитым ярко-алой краской пятном в центре композиции.
Начальный период творчества Евгения Рухина проходил в более традиционном русле. В основном это были пейзажные этюды, в которых угадывалась необычность цветового решения. В середине 60-х годов впечатления, полученные во время поездок по русскому Северу, впечатления от погибающей русской духовности вызвали к жизни цикл видений белокаменных церквей, уходящих в голубое небо и запечатленных на очень грубой ткани-мешковине без грунтовки. Просвечивающая фактура ткани придавала картинам дополнительное призрачное и очень русское очарование. К этому же времени относятся этюды, написанные большей частью на картоне или дереве (попросту говоря, на кусках фанеры от посылочных ящиков), необычайно выразительных и интересных по цвету. Например, ярко-бело-желтая луна на ночном небе, глубоко-черно-синем, причем сочетание рельефных черных и синих мазков кисти создает впечатление именно небесной (ночного неба) бездонности, в небольшом пейзаже летнего дня облака, плывущие над полем, подчеркнуты снизу тоже синей тенью. Или это ржаво-фиолетовый склон какого-то степного холма. Позже в творчестве Рухина начался период увлечения созданием абстрактных композиций, напоминавших то отдуваемое ветром пламя, то фантастический силуэт синего города, зеркально отражающийся в воде, то сломанное черное дерево, горящее в оранжево-красном огне. К этому времени относилась утраченная ныне композиция в виде паучьей сети из грубой веревки, залитая черной краской, из центра которой навстречу зрителю высовывалась "рука" из разодранной черной перчатки, внутренность которой была залита алым, как кровью. Этот мотив паучьей сети из ранней работы был впоследствии перенесен на более поздний холст (1975 г.), где на нее накладывались, на фоне цветных секторов, надписи "Yes" и "No", подразумевающие возможность или невозможность выбора для попавшего в сеть.
Такие детали, как написанные слова и цифры, очень характерны для поздних работ художника. Как правило, надписи несут на себе печать эпохи, очень типичны для ленинградского быта тех лет (60–70-х годов). Достаточно упомянуть черную таблицу лестничных номеров этажей-квартир на картине 1976 года (одной из последних), сочетающуюся с красными полустертыми надписями также функционального характера что-то вроде 01 – номера пожарной охраны). Надписи нарочито неразборчивы, но сам их шрифт, расположение столь ясно напоминают то время, что вызывают ностальгические чувства у современников и могут явиться бесценным историческим документом.
Особую роль в творчестве Рухина играли религиозные мотивы. В своих походах по северу России он собрал впечатляющую коллекцию фотографий поруганных полуразрушенных церквей. В позднем творчестве художника особенно любимым мотивом была "растекающаяся", как бы самоуничтожающаяся икона Богоматери, иногда, как на известной работе 1976 г. (каталог выставки Галереи 1912), соединенная с другими иконами во впечатляющий символ всеобщей разрухи, будучи помещены на растрескавшийся черно-белый фон, с пустыми облупившимися дырами в иконостасе и как бы следами пожарища и дыма на всей картине.
Как человек Евгений Рухин был замечателен и незабываем. Огромный, буйно-кудрявый, он излучал энергию творчества. Его талант проявлялся естественно, художник творил без усилий, играл с краской, с обломками окружающего материального мира. Евгений Рухин играл с жизнью, авторитетами, женщинами и даже с врагами. Однако главнейшим в нем была Санкт-Петербургская интеллигентность не только по происхождению из профессорской семьи интеллигентов во многих поколениях. Лев Нуссберг вспоминает "динамизм Рухина, его легкость существования, его удивительную простоту".
Все творчество Евгения Рухина было свободно по самой своей сути и потому освобождало зрителя от оков духовного рабства. Естественно, даже помимо своей воли художник стал одним из вождей "оттепельного" нонконформистского движения в русском изобразительном искусстве 60–70-х годов, ныне уже вошедшем в историю как мощный всплеск творческой энергии послесталинской эпохи. Евгений Рухин погиб в расцвете своего творчества, когда он полностью реализовал свой огромный талант. Подобно другим художникам и поэтам, уничтоженным тоталитарным режимом, Рухин был настигнут и задушен (в буквальном смысле – дымом при пожаре в своей мастерской) уже после смерти тирана. Но творчество Евгения Рухина останется в русском искусстве навсегда, как остался авангард 20-х годов. Как писал о себе сам художник: "С самого начала я был заинтересован в экспрессии и жизни на поверхности холста". В качестве своих предшественников и сотоварищей, чье творчество оказало на него влияние, Е. Рухин называл Владимира Немухина и Оскара Рабина.
История гибели Евгения Рухина 24 мая 1976 года осталась окутанной покровом тайны.
В ту страшную ночь в его мастерской пожаром были застигнуты четыре человека – сам Женя, художники Евгений Есауленко и его жена Мила Бобляк и Илья Левин. Сегодня из них жив только Илья Левин (он живёт в США), Мила погибла в ту же ночь, Есауленко позже умер в эмиграции. Илья Левин вспоминает: "В день его гибели Женя позвонил мне в середине дня, сказал, что только что приехал из Москвы и предложил встретиться... Мы сначала пошли к Есауленко, прихватили его и Милу, а также какого-то молодого человека (нам было уже к тридцати, а ему явно только за двадцать), и пошли компанией в ресторан "Баку"... Пообедали, выпили на всех одну бутылку водки. Вторую взяли с собой и отправились к Жене в мастерскую (уже вчетвером, молодой человек потихоньку исчез). Мастерская Жени (во дворе на Красной, ныне Галерной улице) имела закрывающуюся дверь на входе на первом этаже. Вверх на второй этаж вела лестница, наверху справа помещение вроде склада, заполненное картинами, а влево коридор, довольно узкий, из которого подряд три небольшие комнаты. Первая гостиная – там стоял диван, стол, полки с книгами. Вторая вся была заполнена картинами, материалами (тоже вроде склада). И третья – собственно студия, где Женя работал. Все окна были плотно занавешены, а в третьей комнате ещё и забиты. Стены старого дома очень толстые и снаружи никогда нельзя было сказать, есть ли в мастерской люди – ни единый луч света, ни звук не проникал оттуда. Коридор заканчивался раковиной с краном холодной воды.
Дело шло к вечеру, когда мы вчетвером пришли в мастерскую и сели в первой комнате. Там мы выпили принесённую с собой бутылку водки, и Есауленко отключился – заснул на диване. А нас троих Женя устроил спать в последней комнате. Среди ночи я проснулся от какого-то странного шума. Сначала мне показалось, что кто-то вошёл... Я встал и вышел в коридор. И увидел пожар в помещении слева от лестницы. Огонь и дым. Я вернулся в комнату и закричал: "Пожар!" Выскочил Женя и начал наливать за моей спиной воду из крана в ведро. Это последнее, что я помню отчётливо. Затем – провал, потом я очнулся в темноте и дыму, но у окна второй комнаты. Как-то, в полубессознательном состоянии, мне удалось разбить окно, пошёл свежий воздух, я увидел внизу во дворе пожарных и лестницу, приставленную к окну. Я слез вниз, где уже был Есауленко. Я – к пожарным: там остались ещё двое, их надо вытащить! Но пожарные возразили: “Чего туда лезть, сейчас обрушится крыша”. Меня отвезли в больницу, оказались порезы на руках, ожоги тоже на руках. Очевидно, Женя пытался меня вытащить вниз по лестнице, но не смог из-за огня. С Евгением Есауленко я, к сожалению, ни разу не поговорил об этом страшном событии. Не знаю, что он запомнил и как он спасся".
Следствие по делу о пожаре провели, но никакого суда не было. Высказывалось немало предположений, догадок, связанных с крайне нетерпимым отношением властей к нонконформистскому искусству. Однако без доказательств, без объективного расследования фактов всё так и осталось на уровне предположений.
В 1969 г. Евгений Рухин писал: "Поскольку я оптимист по натуре, то уверен, что наши работы однажды в будущем будут широко выставляться в нашей стране". Это время пришло.