ОБВИНЕНИЕ – ЕЩЕ НЕ ПРИГОВОР!
Елена Топильская
Елена Валентиновна Топильская. Адвокат, в прошлом, до 1995 года, – следователь по особо важным делам при прокуроре Санкт-Петербурга. В 1995 – 1998 гг. – заместитель прокурора Центрального района СПб. Адвокатской деятельностью занимается с 1999 года. Кандидат юридических наук. Заместитель председателя Комиссии по правам человека при губернаторе Санкт-Петербурга.
Прошло всего лишь два месяца с момента вступления в силу нового Уголовно-процессуального кодекса. Этот срок ничтожно мал, чтобы делать выводы о том, хорош новый закон или плох и насколько он изменит российскую судебную систему. Но положение в следственных изоляторах он уже изменил. Официальной статистики пока не опубликовано, но адвокаты и следователи уже отметили отсутствие очередей в следственных кабинетах, а работники изоляторов в приватных беседах отмечают, что за два месяца к ним привезли столько арестованных, сколько раньше привозили за два дня.
Наверное, налогоплательщики ностальгически вздохнут по старым временам: ведь происходящее означает, что преступники – на свободе; а наши головы устроены так, что пресловутое "вор должен сидеть в тюрьме" запрограммировано в них от рождения. И никакие ветры свободы, дующие из Совета Европы, не заставят граждан России считать тех, кто сидит в тюрьме, невиновными до того, как прозвучит приговор суда.
И когда достойные и уважаемые судьи успокаивают общественность тем, что в наших следственных изоляторах сидят только те, кому и положено там быть, – попробуйте поспорить с ними! Вот наркоман, говорят они, купил для себя и приятеля 0,01 грамма героина, он опасен для общества, а мера наказания ему может быть назначена от семи до пятнадцати лет лишения свободы с конфискацией имущества. И судьи не кривят душой: они видят ранее судимого (потому что его год назад уже задерживали с наркотиками и осудили по той же самой статье, а он опять попался), и обоснованно предполагают, что когда ему не хватит на дозу в очередной раз, он продаст отцовские награды или, того хуже, ограбит старушку.
А защитник видит больного человека, слабостью которого воспользовалось Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков и устроило ему оперативную закупку – дали деньги и попросили купить наркотик, а потом с этим наркотиком его и повязали. И родителей его видит – интеллигентных учителей, которые все глаза проплакали и все с себя сняли, чтобы носить сыну передачи и платить адвокату. А суровая мера наказания по этой статье придумана для того, чтобы искоренить наркобаронов. Однако ни одного наркобарона в наших тюрьмах нет.
Много лет закон позволял арестовывать обвиняемых и подозреваемых по мотивам одной лишь опасности содеянного, невзирая на возраст, состояние здоровья, больных жен, семерых детей по лавкам и т.п. С точки зрения обывателя, может быть, это и правильно: о женах и детях надо было думать до совершения преступления. Но ошибочность этой точки зрения заключается в том, что обыватель не делает различия между арестом, как мерой пресечения, и лишением свободы, как мерой наказания. Постановление о привлечении в качестве обвиняемого – это еще не приговор. И незадолго до введения в действие нового УПК на эту тему высказался Конституционный суд, обязав следователей и прокуроров непременно учитывать при избрании меры пресечения, помимо тяжести содеянного, еще и данные о личности – возраст, состояние здоровья, семейное положение, род занятий и другие жизненные обстоятельства подследственного. Это требование было перенесено и в новый уголовно-процессуальный закон. Однако преодолеть психологическую зависимость от постулата "вор должен сидеть в тюрьме" весьма сложно не только обывателям, но и юристам. Это такая ситуация, в которой, как в старой загадке про волка, козла и капусту, которых надо перевезти в одной лодке, – все довольными быть не могут.
Тем не менее, проблема "правильности" содержания под стражей следственно-арестованных имеет два аспекта, вытекающих прямо из закона; объективность досудебного заключения под стражу складывается из двух составляющих: законности и обоснованности заключения под стражу.
Законность – это формальный признак, а обоснованность – субъективный, определяемый особенностями личности и жизненными обстоятельствами каждого конкретного субъекта. И если, отвечая на вопрос, а все ли содержащиеся в следственных изоляторах должны там находиться, мы будем опираться на сведения о том, насколько тяжкое преступление вменено им в вину, предусматривают ли инкриминированные им статьи лишение свободы на срок более двух лет (теперь это необходимое условие избрания самой суровой меры пресечения), имеются ли на постановлениях о заключении под стражу необходимые печати и подписи, – то мы ответим только на половину вопроса.
Поэтому я бы не стала, как это делают иные правоведы, оперировать процентами, утверждая, что раз девяносто из ста следственно-арестованных обвиняются в тяжких преступлениях, значит, девяносто процентов заключенных содержатся в следственных изоляторах правильно. А для того, чтобы решить, обоснованно ли заключены под стражу следственно-арестованные, надо запросить и изучить личные дела абсолютно всех "постояльцев" следственных изоляторов, каждого из них, потому что только там можно найти сведения о возрасте, семейном положении и прочих важных обстоятельствах, учитываемых при избрании меры пресечения. Теоретически на свободе до суда может находиться и убийца, и террорист, если данные о его личности позволяют избрать ему другую меру пресечения, не заключая под стражу.
Могу привести пример из собственной, но не адвокатской, а следственной практики. В разгар перестройки мне довелось расследовать дело об убийстве водителя машины "скорой помощи" работником милиции. Помощник дежурного из отделения милиции пошел перекусить в столовую, где бригады "скорой помощи" обслуживались вне очереди; все об этом знали и воспринимали спокойно, кроме измученного и озлобленного жизнью милиционера. Он сделал замечание, мол, "я тоже на дежурстве", слово за слово, разгорелся скандал, и в ход был пущен табельный пистолет. Выстрелив в пылу ссоры в голову водителю, помдежурного сразу же опомнился, вызвал свое руководство, сдал им оружие, помог нести носилки с потерпевшим…
Я квалифицировала действия милиционера как умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах; это было самое тяжкое преступление, после измены Родине, в нашем кодексе. И не стала арестовывать его до суда. Табельное оружие обвиняемого лежало у меня в сейфе, он жестоко корил себя за случившееся, было ясно, что нового преступления он не совершит; и я не видела ничего плохого в том, что месяц до приговора он проведет с семьей и хоть немного денег заработает жене и детям. Однако мое решение не встретило понимания ни у руководства, ни у сослуживцев и родственников погибшего; все твердили мне одно – преступник должен сидеть в тюрьме, даже не слушая доводов про то, что мера пресечения и наказание – это разные вещи, и мера пресечения избирается только для того, чтобы не допустить уклонения подозреваемого или обвиняемого от следствия и суда.
И что же? Суд приговорил милиционера к длительному сроку лишения свободы, который он честно отбыл. Избранная в качестве меры пресечения подписка о невыезде никак не помешала отправлению правосудия.
В наше время мы наблюдаем лиц, обвиняемых в достаточно тяжких преступлениях, но тем не менее находящихся на свободе под залогом или другими, не связанными с заключением под стражу, мерами пресечения. Так что вопрос о том, должны ли содержаться под стражей те, кто находится в следственных изоляторах, имеет обратную сторону: а должны ли находиться на свободе те обвиняемые, которые не арестованы?
В европейских следственных тюрьмах администрация исходит из того, что цель досудебного ареста – только лишь изоляция, чтобы обвиняемый не мог воспрепятствовать установлению истины, не совершил нового преступления или не скрылся. И европейская тюрьма никаких других функций, кроме изоляции, не выполняет. Ни в каких правах, кроме свободы передвижения, арестованный подследственный не ограничен. Но побывавшим в следственных изоляторах европейских городов ясно, что мы не можем пока создать такие условия даже законопослушным гражданам, не то что злодеям. Наш же следственный изолятор уже сам по себе является наказанием, и, пожалуй, единственная функция, которую он не выполняет, – это изоляция. Расценивать заключение под стражу как средство предотвращения утечки информации, угрожающей тайне следствия, сегодня, когда обвиняемого свободно посещают адвокаты, а сами заключенные не менее свободно пользуются телефонами, по меньшей мере смешно.
Нынешний кодекс предоставляет обвинению гораздо больший спектр мер пресечения, включающий в себя и домашний арест, и присмотр за несовершеннолетним, и залог. Порядок заключения под стражу перестает быть кулуарным, выносится в судебное заседание. Но для того, чтобы в следственных изоляторах стало меньше случайных людей, арестованных только потому, что следователь не задумывается о других мерах пресечения, или потому, что суду так удобнее обеспечивать явку подсудимого, мало изменения закона. Надо менять мышление.
