НЕВОЛЬНИКИ НЕНАВИСТИ

Владимир Киверецкий

Бабы тычутся слепо.
Дым ползет по ухабам.
Мы сидим среди неба
и стреляем по бабам.

Наум Коржавин,
"Поэма причастности".
1981–1982.

Между смертью и будущим

В первые месяцы второй чеченской кампании мне довелось очень близко познакомиться с большой группой солдат, прибывших из Чечни, где помимо пулевых и осколочных ранений получили они и незаживающие раны духовные. Наши петербургские военные госпитали стали в их судьбах чертой между смертью и будущим. Именно тут, на моих глазах, начиналась психологическая ломка, наблюдать которую было порой очень трудно – минуты здравых рассуждений сменялись агрессией и отчаянием, в палатах все чаще и чаще начинались групповые запои, с которыми и многоопытные доктора ничего не могли поделать. Полярность умонастроений просто шокировала: был такой момент, когда двадцатилетний солдат, впервые увидевший храм "Спаса на крови", вдруг остановился и почти рыдая закричал на весь Невский: "Я – убийца! Я людей убивал! Поймите же! Я грешен! Я – убийца!" И тот же солдат вскоре совершенно спокойно проговорил мне в глаза: "А чего с этими чеченцами чикаться? Вон, Гитлер, правильно делал, что с евреями не церемонился!"

Возникшая вдруг искренность ребят, еще недавно хмуро и недоверчиво косившихся на меня, была совершенно неожиданна. Мне диктовали фамилии и адреса, называли номера частей, рисовали планы и схемы, и указали даже место массового захоронения жителей Чечни (эта информация потом подтвердилась). "Напишите это... Напишите то", – предлагали мне из разных концов палат или в курилке, и начинались исповеди: и о себе, и о своих командирах, о героях и трусах, о погибших и живых, о правде и лжи войны. Потом, узнав, что и я (с одним лишь паспортом и без всякой аккредитации) еду в Чечню, они предупредили: "Попадете к нашим – пристрелят", – и стали учить меня, как вести себя при обстрелах, не попадаться на растяжки и даже – как надо одеваться, чтобы не привлечь внимание своим цивильным видом. Их советы мне очень пригодились.

В то время мое отношение к этой войне было гневно-обличительным и подсознательно мною двигало только одно желание – отмежеваться от тех, кто затеял эту войну, кто ее поддержал. Но теперь, вспоминая незамысловатые исповеди раненых мальчишек из госпиталей и вместе с ними изувеченную Чечню, я осознаю, что отмежеваться от этой бойни уже не могу, не вправе – я тоже причастен к их войне, к их боли и трагедии.

Причастен тем, что бессилен. И я – в ответе. Вместе с теми, кто "за" и "против", кто не в силах остановить эту гладиаторскую схватку, когда жертва-солдат и жертва-чеченец уничтожают друг друга с варварской жестокостью, а кто-то из-за их простреленных спин вещает нам, каждый на свой лад, что эта война – защита целостности России или борьба за свободу горцев. Те, кому нужна эта война, оказались сильнее общества, всей страны и народа. В этой слабости перед их злом и есть моя вина, и вина всего общества, а не только тех, кто очень заинтересован в этой бойне. К войне причастны все мы. И об этом давно уже написано в поэме Наума Коржавина:

Мы! – твержу, – Мы в ответе.

Все мы люди России.

Это мы – наши дети

топчут судьбы чужие.

Не только судьбы отдельных людей затоптаны в этих двух чеченских кампаниях. Затаптывют судьбу самой России, то демократическое будущее, которое мы выбрали в первые дни перестройки.

"С чего начинается Родина?"

Патриотизм и национализм разделены между собой тончайшей барабанной перепонкой – стоит только погромче крикнуть, призывая народ к патриотизму, как перепонка тут же лопается и начинает течь кровь. Примеров тому в истории – множество. К чему это приводило, можно прочесть в томах Нюрнбергского процесса. Но, как известно, история почему-то ничему нас не учит.

О том, как ныне в нашей армии понимается любовь к Отечеству, мне довелось услышать сначала в госпиталях, а потом и в войсковых частях Владикавказа. Эликсиром жизни для этого солдатского патриотизма является ненависть, которой целенаправленно накачивают сознание вчерашних школьников, попавших в ряды российской армии. Иначе никак не объяснить их ссылки на высказывания командиров: "Чеченцы – не люди", "Эту расу надо стереть с лица земли", "Правильно Сталин делал, когда топил их в Каспийском море" и тому подобное. Несколько раз приходилось слышать даже о том, что чеченских женщин тоже надо уничтожать, чтобы прекратить рождение новых поколений чеченцев. Да что командиры взводов, рот?..

Нечто подобное о чеченках сказал в свое время генерал В.Шаманов в интервью Анне Политковской. На вопрос корреспондентки: "Жена боевика – кто она в вашей системе координат?" – Шаманов не задумываясь отвечает: "Бандитка". Вот так – без суда и следствия! "Ребенок бандита – тоже бандит?" – пытается достучаться до сознания военачальника репортер "Новой газеты". "Тоже, – стоит на своем Герой России и тут же задает встречный сногсшибательный вопрос: – А как, скажите, различить жену и снайпершу?"

Откровение, которое мне лично пришлось услышать 4 августа 2000 года уже от другого Героя России, тянет на несколько статей УК РФ. Беседовать с начальством войсковой части 29483 г. Владикавказа мне пришлось несколько раз, и, видимо, ко мне привыкли так, что потеряли всякую осторожность в высказываниях. Этот Герой, подполковник С.Ш., на мой вопрос, когда кончится эта война, с улыбкой, но твердо и убежденно, ответил: "Скоро. Чеченцев в начале войны было чуть больше миллиона. Вот оставим их в живых 10 процентов, где-то 100-120 тысяч, и будем жить спокойно лет тридцать, пока они снова не размножатся. Только так. Я вот разбомбил дотла Комсомольское. Нет села – нет проблем".

Наглядный воспитательный материал всех войсковых частей Владикавказа и самого штаба 58-й армии – щиты и плакаты с цитатами из дневников царского генерала А.П.Ермолова, правившего там почти десять лет. Плакатный Ермолов встречался мне в гарнизонах всех войсковых частей СКВО, в которых довелось побывать. А ведь этому покорителю Кавказа принадлежит и такая сентенция: "Я не успокоюсь до тех пор, пока не останется в живых ни одного чеченца". Теперь вот прогресс – предлагается все же десять процентов оставить в живых...

Ах, Россия, Россия, –

на плакатике голубь.

Что нас в горы чужие

затянуло, как в прорубь?

В свои школьные шестидесятые-семидесятые мы с гордостью рисовали этих белых голубков, пока наше поколение не отдало себя молча в герои этой поэмы Коржавина о войне в Афганистане. Сколько помню себя, меня всегда коробила маниакальная забота нашего государства о том, чтобы все мы были подлинными, истинными, советскими патриотами. А формула патриотизма предлагалась примитивно-извращенная и всегда одна и та же: мы – лучше всех, мы – великий народ.

Демократизация, как видно, этой самооценки россиян пока не изменила, а патриотизм опять возводится в абсолют и по старой советской методике. Отсюда, как ни верти, невольно следует: там, где у нас начинается любовь к Родине, кончается любовь к людям. Ибо невозможно это, чтобы человек, считающий себя лучшим из всех, любил других. А бить "не наших", чтобы спасти Россию, идея не нова. Только вот в Германии, которую в 1945-м русские солдаты отвадили от такого битья, сегодня уровень жизни один из высочайших в Европе.

А у нас... Первые, и весьма бодрые, рассказы солдат в госпиталях можно назвать так: "О том, как мы мочили их". Вскоре мне открыли и вторую сторону правды: "О том, как мы мочили... нас". Все это вместе взятое выдается россиянам как "святое дело" – именно так в своем публичном выступлении по телевидению окрестил эту войну генерал В.Шаманов, проделавший успешный рейд через Чечню в сферу политики.

О том, как мы – их...

На одном из блокпостов в Чечне, под станицей Ассиновской, мне бросилась в глаза огромная надпись на бетонной стене: "Терроризм – это болезнь. И мы, донцы, ее вылечим". И действительно – серьезно взялись. Да не только донцы.

На "зачистке" в селении Новые Алды в феврале 2000-го, когда были убиты десятки жителей этого поселка (факт массовых убийств "в ходе проверки паспортного режима" был подтвержден не только свидетельскими показаниями, но и справками следователя по особо важным делам Ген-прокуратуры РФ), "отличились" питерские и рязанские ОМОНовцы. По результатам расследования, проведенного правозащитным центром "Мемориал", издан доклад, где приведены рассказы уцелевших односельчан о том, с каким цинизмом и азартом – именно с азартом! – наши "защитники правопорядка" грабили и расстреливали беззащитных, ни в чем не повинных людей – в основном стариков и женщин.

Одно дело – читать доклады правозащитных организаций и умом постигать происходящее в Чечне. Другое – слушать, как миловидный мальчишка сам спокойно рассказывает о том, что он делал на этой войне, хитро названной правительством РФ "антитеррористической операцией".

Солдат срочной службы 20-летний Николай Н. (все данные об упоминаемых лишь по именам собеседниках у меня имеются) признался в том, что во время штурма Грозного сам расстреливал мирных жителей и делал на автомате засечки, обозначающие число лично им убитых. За несколько дней, по его словам, он лишил жизни 14 человек. В их числе были беременная русская женщина и девочка пяти лет. Женщина показалась ему снайпершей. Спрашиваю: она не просила пощадить ее? "Плакала, – вспоминает Николай, – на коленях ползала, кричала, что у нее восьмой месяц беременности. Просила не убивать. Но как ее оставлять было живой, если она через час вдруг возьмет в руки автомат и начнет палить?" Теперь он и сам не уверен, была ли эта женщина снайпершей. "После вспомнил ее живот и понял, что не одну убил, а двоих сразу, ее и ребенка в животе, который невинный. Жалко даже стало. Несколько дней было как-то не по себе. Потом прошло".

Другой наш воин, Захар С., 22-х лет, был свидетелем расстрела чеченской девушки и старухи. "Я сам видел в Грозном, как мирных жителей выводили из подвалов и сразу расстреливали, – рассказал контрактник. – Двух стариков расстреляли таких древних, что они на ногах едва стояли. А еще при взятии Грозного наше отделение задержало девушку-чеченку и с ней старуху. Стали их обыскивать и нашли в кармане девушки какую-то бумажку, вроде бы записку для боевиков. Ребятам показалось, что на бумажке было написано по-арабски. На девчонку эту автомат направили, мол, снайперша, признавайся, а старуха плачет... Ну, я стал спорить, говорю: это просто детские каракули, никакая не записка. Но на меня так рыкнули, мол, молчи, чурка (я – казах)... И тут же эту девушку со старухой расстреляли. Девчонке лет семнадцать было, совсем еще ребенок".

Очень часто такие действия солдаты объясняли тем, что не могли контролировать свой разум во время боя, были озлоблены и агрессивны. Но есть еще инерция боя – это когда враги видятся повсюду. "Мы в Грозном поймали троих чеченцев. Они без оружия, дескать, мирные. Врут, конечно... Ну, двоих куда-то в сторону увели, и что с ними было, не знаю. Пристрелили, наверно. А одного привязали к БТРу проволокой за шею и таскали по дороге, и таскали! Так, кругами. А потом, когда он откинул душу, ребята для вида, ну, мол, что чеченец погиб в бою, прострелили ему голову. Чпох! И готов!" – рассказал Андрей Ш., двадцати лет. Другой парень улыбается, кивает головой: "Да... У нас так снайпершу таскали по дороге, пока мясо висеть не стало..."

Сколько их сгинуло вот так же, этих гордых чеченских девушек, по чьей-то дури или от вожделения плоти причисленных к снайпершам, как в случае с Эльзой Кунгаевой, жертвой Буданова?.. В мужской компании молодые воины вспоминают о том, что они с ними делали, с нескрываемым удовольствием: "Выловили мы одну снайпершу. Что сделали? О-о-о!.. – улыбается 19-летний Владимир К., солдат срочной службы. – В полк отвели. Там поиздевались над ней, изнасиловали, конечно. Потом? Ну, протолкнули ей туда гранату с веревочкой, сорвали чеку и быстро разбежались. После взрыва от этой снайперши ничего не осталось".

Парнишка, рассказавший мне это, повар-кондитер по профессии, торопливо добавил, отмахиваясь руками: "Нет, я сам этого не делал, а только стоял рядом". Вот и страна наша так же, как этот повар-кондитер, стоит рядом и равнодушно посматривает на то варварство, каким, с одобрения замороченных обывателей, занимаются российские солдаты конца ХХ – начала XXI века. А мамы и невесты этих парней верят заявлениям генералов о том, что ребята "защищают честь и достоинство России". И, я думаю, они никогда не услышат от своих "мальчиков" признания в том, что женщин убивать им было и приятно, и смешно.

То, что на память о войне берут отрезанные уши погибших чеченцев, уже и не скрывается. Это как бы трофей. Иные командиры подталкивают "салаг" к этой дикости. "Однажды пошли мы в разведку, на дороге произошла стычка и мы подстрелили нескольких чеченцев, – рассказал рядовой Владимир К., раненный в районе Аргунского ущелья. – А когда вернулись на базу и доложили командиру об этом, он нас ругать начал. Мол, где доказательства, что вы кого-то там уничтожили? Ну, мы не поняли, и тогда он объяснил, что надо было отрезать какие-то части тела, а еще лучше – голову целиком. Вот тогда бы нам поверили и, может, даже представили бы к награде. Потом мы и приносили эти доказательства".

Архитектуру ненависти в изувеченном Грозном мне пришлось увидеть своими глазами. Не обязательно обладать особым воображением, чтобы представить себе, каким ударам с земли и с воздуха подвергся город, где мне так и не удалось найти и сфотографировать хоть бы одно неповрежденное здание. Подвалы, в которые наши бойцы не глядя забрасывали гранаты, стали общими могилами не только мирных чеченцев – в них так же прятались, если делить наших сограждан по национальному признаку, и русские старики, и армянские семьи, и евреи, и дети от смешанных браков нашей многонациональной страны.

Год за годом идет эта резня и конца ей не видно. Разоряют не только Чечню, но и души всех россиян, выволакивая из них любовь и сострадание к ближним. Нас приучают жить в монокультуре информационных сообщений СМИ, одевая наши сердца в одинаковую для всех униформу безразличия к мукам униженных женщин, голодных детей и едва живых стариков, виноватых лишь в том, что весь чеченский народ обозвали "бандитской нацией". Из-за этого на всех дорогах Чечни – бетонные новостройки блокпостов, а руины республики давно уже превращены в подобие гетто. И опять все по опробованной в Афганистане методе:

Чтобы впредь кто угодно,

хоть по праву рожденья,

Здесь не шлялся свободно,

а просил разрешенья.

Не аукнется ли? Мы уже примеряли на плечи своей страны одеяния из колючей проволоки и, разорвав их, уверовали, что это навсегда. Но если весь мир отгородится от наших душ бронежилетами презрения, пробить их станет невозможно. И что тогда? Обратно в одиночество холодной отчужденности от мира и прогресса? К новым виткам шпиономании и поисков врагов народа? И опять – военные эшелоны и этапы для сегодняшних новорожденных? Разве не об этом сегодня сигналит нам Чечня, возвращая в наше будущее тысячи покалеченных парней, познавших "кайф" боев и нанимающихся ныне в киллеры и охранники?

О том, как мы – нас...

"Русская душа пришиблена ширью", – написал когда-то философ Бердяев. Ширь в данном случае – это когда людей не считано и пространства не меряно – "от Москвы до самых до окраин". Когда народ, в представлении его правителей, – гумус, стадо, пушечное мясо, электорат. В этом смысле мы все пришиблены. Как нехотя у нас считают погибших в Чечне – тому доказательство. Жизнь солдата в глазах военачальника – собственность государства Российского, и только оно, в лице командира того или иного ранга, вправе распоряжаться ею по своему усмотрению. Традиция щедро сорить живой силой армии укоренилась у нас испокон веков. Из ближайшей истории стоит вспомнить освобождение Киева к юбилейной дате и другие масштабные операции Советской армии в годы Второй мировой войны. В грандиозности сражений считать солдатские потери казалось излишним. Главное – победа. "Мы за ценой не постоим".

Официальная цена только второй чеченской кампании – около 4 000 убитых и не менее 12 000 раненых солдат и офицеров федеральных сил. Жертвы среди мирных жителей Чечни и боевиков никто не считал. Изувеченные судьбы, души, дома, школы, заводы – тоже.

Каждая мать, получая "цинк", должна теперь, по замыслу государства, утешать себя официальной формулой: "Геройски погиб". Да, в Чечне гибнут тысячи наших ребят, и действительно геройски. Но немало и таких случаев, о которых принято говорить: лес рубят – щепки летят.

В госпиталях мне приходилось видеть эти "щепки". Их много. Они униженны и подавленны. Когда те, кто были ранены в боях, бахвалятся своими подвигами, "щепки" угрюмо молчат и нервно курят сигарету за сигаретой. Гибель солдат при артобстрелах и бомбежках своих позиций, преднамеренные убийства при разборках, пьянках, драках, при неосторожном обращении с оружием и даже бронетехникой на этой войне и не рассматриваются как серьезные ЧП.

Мне пришлось заниматься таким происшествием в войсковой части Владикавказа. В Урус-Мартане пьяный водитель БМП рядовой Г. А. наехал на палатку со спящими в ней солдатами-артиллеристами. Двое из них – Владимир М. и Роман Р. – почти год пролежали в госпитале с переломами костей таза, с отрывами и разрывами уретры, семенных каналов и прямой кишки. Горжусь – уникально талантливые хирурги спасли не только жизни этих солдат, но и мужское их будущее.

Но когда спустя полгода после трагедии мне довелось попасть в войсковую часть 37271, в которой служили Володя и Роман, ее командир, полковник Погорелов искренне удивился: "Да?! Они живы? А мы-то думали..." И приказал немедленно разобраться с начислением боевых этим солдатам. Надо отдать должное полковнику: сразу же после моей встречи с ним он отправил Владимиру М. в военный госпиталь Санкт-Петербурга очень трогательную и теплую поздравительную телеграмму к 22-летию.

В расчетном отделе части, полагая, видимо, что ребята погибли, ни им (посмертно), ни их матерям и вовсе не начислили боевых, как, собственно, и не поинтересовались судьбой однополчан. Списали на войну. А виновника трагедии демобилизовали в срок. У меня до сих пор хранится отписка капитана юстиции Симухина А.В. из военной прокуратуры г. Ханкалы о том, что водитель Г. А. "не имел технической возможности остановить боевую машину, а также избежать наезда на палатку, где находился личный состав, в связи с чем основания для привлечения его к уголовной ответственности нет".

Читали этот ответ и солдаты в госпитале. Махнули рукой, мол, все понятно. Они остались довольны привезенными мною из Владикавказа письмами лично для них и рассказали, что однополчане подробно расписали, как они избили того "водилу". Хорошо, что избили не до смерти, а то и маме рядового Г.А. пришел бы "груз 200" с извещением – геройски погиб.

Тому, что существует негласная традиция добивать своих раненых, разум верить категорически отказывался. И только когда в разных госпиталях, в разных палатах "старики" и вновь прибывающие рассказывали свои истории похожего содержания, пришлось-таки поверить, что – да, на этой войне раненых действительно добивают. И объясняют это мотивами гуманности: дескать, чтобы не попали в руки боевиков, где наших пленных жестоко пытают и они погибают в муках, кстати, как и чеченцы в нашем плену.

Вот рассказ очевидца, контрактника Захара С.: "Зимой при штурме Грозного ранило несколько наших солдат и мы пытались вытащить их с поля боя. Но был такой интенсивный огонь боевиков, что никак нельзя было помочь. Мы делали несколько заходов и видели, что двое пацанов еще живы, смотрят на нас, ждут, что мы их спасем. Ну, нам на подмогу дали танк. И танк тоже не смог прорваться к раненым – боевики просто шквальный огонь открыли. А ребята еще живы, близко совсем, а не достать никак. Вижу: комбат по рации с кем-то переговорил и тут же подошли два огнеметчика. Комбат показал на ребят, лежавших на площади, проговорил: огонь, – и огнеметчики сожгли и раненых, и убитых".

И еще один рассказ – не только свидетеля, но и непосредственного исполнителя "гуманной" миссии, сорокалетнего контрактника Сергея П., звезду Героя России которого обмывали всем госпиталем. "У нас одно отделение попало в огневой мешок. Ребята были обречены. Командир дал по рации команду тяжелой артиллерии. Те дали два-три залпа и всех похоронили. А если артиллерии нет, то снайпер бьет на поражение". – "Вы тоже снайпер, – замечаю я. – И вам приходилось так делать?" – "Конечно... Я метко бью. В голову. Если солдатик раненый смотрит на меня с надеждой, что я должен делать? Да он мне за такую легкую смерть еще и спасибо должен сказать!"

В начале войны, в ноябре 1999-го по всем каналам ТВ были продемонстрированы кадры, снятые боевиками: двое наших раненых ребят с усталыми, измученными лицами, поддерживая друг друга и ежась от холода, ходят по снегу над телами своих погибших товарищей. Один солдат заметно хромает. А ведь и их, будь поблизости "гуманные" снайпер или комбат, могли лишить шанса на жизнь, да и самого права на нее, закрепленного Конституцией России.

Те, кто так жестоко и необдуманно нарушает права мирных жителей Чечни, на самом деле так же не защищены от нашего традиционного армейского произвола и беспорядка. Солдаты не только смотрят смерти в глаза, но и хронически страдают от вшей, с голоду жуют пластид и отстреливают собак, которых сами же называют трупоедами. Вынужденные сами добывать еду и теплую одежду, они либо мародерствуют, либо торгуют боеприпасами.

Дедовщина на войне также не прекращается и приносит свои кровавые плоды. "На посты по ночам “деды” ставят измученных “салаг”, те засыпают, а потом чеченцы, подойдя незамеченными, режут солдат. Так было в Аргунском ущелье, когда вырезали две палатки полностью, 16 человек", – это из рассказа прапорщика, до Чечни прошедшего Афган.

К матерям, ждущим своих сыновей, отношение такое, словно они – главные виновницы "неуспехов" наших вооруженных сил. Мать рядового Андрея Ш. вот так была уведомлена о его ранении: "Вашему сыну оторвало обе ноги и он теперь идиот", – сказали ей по телефону.

"В Моздоке завели кладбище за забором госпиталя. Пишут: “Неизвестный”. И не ищут родных", – рассказывал сержант, отвозивший в госпиталь своего друга. Известны случаи, когда тех, кого прямым попаданием разорвало на части, не собирают и о их гибели никуда не сообщают, так как нет трупа. "А нет трупа, – объяснил мне прапорщик, – факт гибели не установлен, значит, и платить ничего не надо. Деньги..."

Более всего меня шокировал случай, о котором я услышал от 22-летнего контрактника Романа Н.: "Миша М. погиб 6 декабря 1999 года под Урус-Мартаном. Он из Карелии. Один сын у родителей. Был командиром первого отделения 2-й роты. Срочник, начало второго года службы. Такой парень был! И сгорел полностью. Во время стычки было прямое попадание из гранатомета в МТЛБ (многоцелевой тягач легкого бронирования для перевозки десанта). Когда мы понесли его останки на базу, череп еще был, я помню. Но так получилось... Мы в гимнастерке несли... В общем, по дороге мы череп этот потеряли. Комбат, увидя одни обгоревшие кости, сказал, что погибший будет числиться пропавшим без вести. Ну, мы кричать начали, мол, как же так, это же наш братан, фамилию знаем, только адрес матери надо найти. А командир свое: раз нет черепа, значит, нет трупа. И орет, мол, отстаньте от меня, не до вас тут. Ну, что мы? Пошумели, да толку-то что. Спросили: куда теперь эти кости? А комбат махнул рукой в сторону зеленки, – мол, выбросьте. Вот так: сгорел и выброшен. Мне маму его жалко. Она ведь думает, что он пропал без вести. Значит, ждет..."

Роман Н., свидетель этих событий, дал мне свой адрес и телефон, заверив, что готов где угодно изложить в подробностях эту историю. Видно, он понял, что это уже не цинизм командиров, а откровенная демонстрация оставшимся в живых – кто они в системе ценностей наших громкоголосых военачальников.

Мальчик, сдвинувший брови,

в безысходной печали.

Меньше всех ты виновен,

горше всех отвечаешь.

Преднамеренно не привожу здесь жуткие рассказы мирных чеченцев о действиях омоновцев, о пытках в Чернокозове – они часто совпадают с тем, что рассказывали солдаты в госпиталях. Моя статья о солдатах – наших вчерашних школьниках, вступающих во взрослую жизнь через кавказские блокпосты, за которыми их жизненный путь отмечается статистикой боевых операций.

Одну короткую судьбу, о которой поведали мне на Кавказе, считаю своим долгом вырвать из рутины статистики. Жители разоренной республики просили меня обнародовать эту историю, ставшую в Чечне почти легендой. Мне рассказывали ее в Назрани, в палаточных лагерях, в Грозном и его пригородах.

Это случилось в начале войны. Наша авиация не первый уже раз расстреливала и бомбила колонну беженцев, идущую под белыми флагами. Один из наших солдат, оказавшийся поблизости, о котором известно лишь, что звали его Володя, увидя происходящее, кинулся на помощь к растерявшимся, охваченным паникой людям. Он кричал в небо, размахивал руками, но все было напрасно. И тогда он стал уводить беженцев, толкать в придорожную канаву, где они могли укрыться. В какой-то момент, заметив, что плачущей чеченской девочке грозит гибель, он бросился к ней и своим телом прикрыл от пуль и осколков. Володя знал, что может спасти малютку только ценой собственной жизни.

В суете и неразберихе этой катастрофы свидетели-чеченцы не догадались, не успели спросить ни фамилию солдата, ни номер части, в которой он служил. И теперь знают только, что есть где-то на Руси его могила, и мысленно кланяются ей.

Когда старик-горец, исстрадавшийся от войны, переживший со своими соплеменниками тяжкие годы изгнания с земли предков, сегодня со слезами на глазах говорит о доброте и подвиге незнакомого ему солдата Володи, у любого защемит сердце. С уважением о нем вспоминают мужчины, изведавшие страшные реалии Чернокозова. Женщины, потерявшие в этой войне мужей и сыновей, говорили о нем с искренней любовью: "Он был настоящий русский. Мы хотим сказать спасибо той матери, которая вырастила такого сына. Скорбим вместе с нею и никогда не забудем его. Будь проклята эта война, если она забирает лучших!"

В Назраньском отделении "Мемориала" меня от имени жителей Чечни просили помочь в розыске родителей солдата Володи. Его именем хотят назвать одну из школ. В ней будут рассказывать детям об истинном человеколюбии русского парня, по-настоящему любившего свою Родину и пытавшегося спасти ее честь, как спас он девочку, плачущую под обстрелом. Они очень хотят найти его родных. Обещают: волосинки с их головы не упадет в Чечне. А деньги на памятник Володе всем народом соберут.

"Воевать можно лишь потому, что мы лучше..."

Два года назад меня попросили выступить на семинаре, где были в основном молодые немецкие пацифисты, избравшие согласно своим убеждениям альтернативную гражданскую службу вместо воинской. Все они – участники антивоенного молодежного движения "Мастерская мира", возглавляемого Вольфом Юнгом. Переводчик, известный в Германии пацифист Лотар Линцен, едва успевал переводить мои гневные речи о фашизме и громче прочих слов мы произносили страшные названия Освенцим и Бухенвальд. Немецкие гости аккуратно записывали в свои блокноты все то, что говорилось о зверствах фашистов в России, о причинах возникновения фашизма в Германии и своих соотечественниках, "на ура" принявших идеи нацизма. Они внимательно слушали и согласно кивали головами.

В числе приглашенных, оказалось, были и несколько русских – хорошо образованные юноши и одна девушка. Когда речь зашла о Чечне и о том, что происходит в современной России, неожиданно раздался крик: "Клевета! Это ложь! Мы не позволим!" Как это было похоже на знаменитый телевизионный отлуп, который дал генерал Шаманов после разоблачения мародерства, процветавшего в его армии!

Немцы просто вытаращили глаза, а мудрый переводчик не растерялся и стал переводить наш спор. Девушку злило то, что "черные" пристают к ней на улице и дорого продают отборные фрукты. Ребята твердили, мол, нечего пускать в Россию кавказцев, надо выгнать их всех и обязательно – мстить и мстить за наших, убитых в Чечне.

С каждым злобным повтором слова "мстить" глаза немецких гостей становились все огромнее и откровенный страх появился в из взглядах. Они с удивлением смотрели на своих русских сверстников, которые еще вчера водили их по Эрмитажу и на хорошем немецком воодушевленно рассказывали о шедеврах искусства. Теперь же их новые друзья проявились в другом качестве. Деликатные немцы не встревали в наш спор. Русская молодежь оказалась довольно горласта и свой патриотизм доказывала мне традиционным "ором" – перешла почти к оскорблениям, аргументов не приводила, не говоря уж о том, что меня перебивали на полуслове. В шумном споре питерская молодежь еще раз продемонстрировала ту пресловутую "классику жанра" – обиду за державу и общепринятый способ отстаивать ее честь.

Это – мы. Это – наш патриотизм. Когда я тыкал немцам в глаза их концлагеря, русские сидели молча и радостно. Но стоило мне заговорить о неполном освещении чеченской войны в СМИ, разгуле молодчиков из РНЕ, о Чечне, о пытках в Чернокозове, о карательной акции в Алды, выполненной по классическим образцам нацизма, о сексуальном насилии над чеченскими женщинами, о бомбежках мирных кварталов Грозного, расстрелах и мародерстве, как тут же взыграла наша извечная спесь – не трожь!

Как Шаманов орал в телекамеру: "И своими грязными руками не смейте пачкать русского солдата!", так и они взвились – наших бьют! Не сметь! Ибо даже русское варварство – свято. И расстрелы колонн мирных беженцев – защита России. И Чернокозово – высокая духовность. И насилие над девочками – великая миссия русского народа. И РНЕ – наше, родное, хоть и посконное. И патриотизм весь – в замалчивании преступлений, творимых собственной страной.

Все по Н.Бердяеву, еще в начале прошлого века заметившему, что нередко русские воевали, сами не ведая – за что. При этом умели очень просто оправдать себя: "Но всегда оказывалось, что воевать можно лишь потому, что мы лучше". Или по той причине, что кому-то другие руки виднее и кажутся грязными, нечистыми и черными, добавлю я. И закончу строками из поэмы Наума Коржавина:

И себя нам все жальче.

И одна есть дорога:

Глубже в лес... И все дальше

от людей и от Бога.

Примечания:

* Материалы этой статьи частично опубликованы ранее в газетах "Русская мысль" и "Лига избирательниц", журнале "Вестник форума переселенческих организаций", а также в докладе "Нарушения прав мирных жителей, пленных и солдат федеральных войск в ходе военной операции в Чеченской республике в период с осени 1999 по февраль 2000 г.", составленном специально для правозащитной организации "Солдатские матери Санкт-Петербурга". E-mail: kiveretsky@mail.ru