Это жестокое слово: СТИГМА

Ольга ОСТРОВСКАЯ

Слово это древнегреческое – из времен рабовладельческого строя. Первое его значение – "клеймо", которое хозяин ставил на теле своего раба. Естественно, у слова должно было появиться и второе, переносное значение. И оно есть – прошедшее сквозь века, через всевозможные общественно-политические формации и практически никак не изменившееся под пылью веков.

Стигма – клеймо, пятно, а еще – позор и бесчестье.

Стигматизированный человек – отторгнутый от общества, заклейменный, признанный "чужим среди своих".

Стигматизация по отношению к той или иной категории людей существует в любом обществе и в любые времена. Видимо, так устроен человек: нам легко осудить другого и оттолкнуть – просто потому, что он не похож на тебя, или ты по какой-то причине его опасаешься, или просто считаешь недостойным членом того общества, в которое ты входить достоин. Отталкивая "недостойного" (и часто при этом сталкивая его в пропасть), каждый надеется, что уж он-то сам никогда таким не окажется: я же – не чернокожий, не еврей, не психбольной и, наконец, не ВИЧ-инфицированный наркоман, вышедший недавно из "Крестов".

Дай-то вам Бог…

Современный "контингент"

Сотрудники Главного управления по исполнению наказаний в рассказе о сегодняшних проблемах в своей работе едва ли не главной называли сложный современный контингент тюрем и колоний – значительную часть осужденных или находящихся под стражей составляют сегодня молодые наркопотребители.

Часто это совершенно разрушенные и физически, и психически люди, в последнее время еще и инфицированные ВИЧ. А бывает, что за "распространение" наркотиков осуждают людей совсем молодых, жизни еще, по сути, не видевших. Вернее, не видевших достойной человека жизни. И для многих из них и тюрьма, и колония становятся в определенной степени "светом в окошке". Возможно, мысль эта покажется чересчур неожиданной, но настолько отторженными от общества ощущают себя эти люди, настолько никому не нужными и затравленными, что условия жизни в заключении им не кажутся какими-то ужасными – жизнь на свободе, но в наркотическом "заключении", складывается у них не намного-то радостнее. И вспоминая затем о прошлых годах, проведенных на нарах, многие из них говорят даже о "благодарности" тюрьме – там они, невольно переставая употреблять наркотики, сумели прийти в себя и даже решиться на дальнейшую жизнь без наркомании. Правда, это уже – без посторонней помощи – практически ни у кого не получается…

Осужденными потребители наркотиков чаще всего становятся именно потому, что они больны. Только их болезнь обществом так до конца и не осознается, и проще отторгнуть, исключить из своей среды члена общества, доставляющего столько хлопот, чем возиться с ним долго и кропотливо, возвращая ему человеческое лицо.

Вот одна из типичных историй, рассказанная бывшим наркозависимым Алексеем, который два с половиной года провел в "Крестах" – ожидая своего приговора, но так его и не дождавшись.

Начиналось все, "как у всех": ПТУ, фарцовка (продажа иностранцам амуниции российских военных), большие "легкие" деньги и – наркотики как основной компонент проведения досуга в компании приятелей. Так прошли три года…

"Однажды я поехал за маком в Любань – приятели уговорили, хотя я и не собирался. В электричку мы сесть не успели – все трое были в соответствующем состоянии и потому на перроне нас задержала милиция. Нас отвели в пикет и там обыскали. Мы не стали ничего скрывать – и так было ясно, кто мы и куда собрались, и у нас с собой был ангидрид (вещество для приготовления из маковой соломки опиумного раствора. – Авт.), который милиционеры у нас отобрали. Но мы тут же его у них выкупили – дали немного денег, какие у нас с собой были, и я оставил им свой паспорт: не знаю, зачем, но милиционеры попросили нас привезти им пару "кубов" наркотика, и я пообещал, что на следующий день приеду.

Нас отпустили, но мы в электричке все втроем уснули. Электричка зашла в тупик, и там уже дорожная милиция нас разбудила. Они все у нас забрали: тот же ангидрид, вату, кружки выкинули в окно, а нас опять привели в пикет. Правда, оттуда нас быстро выгнали – к ним заглянули какие-то девчонки, и им стало не до нас. Мы подумали: пронесло… И на рассвете пошли по огородам – за маком.

Собрали мы хорошо, и можно было уже со своим "урожаем" уходить, но увидели еще одну большую маковую клумбу и не удержались: одного оставили неподалеку с вещами и с уже собранным маком, а вдвоем залезли в огород. Но оказалось, что огород этот и дом рядом принадлежали начальнику местной милиции…

Хозяин дома вызвал наряд, и нас снова задержали. В отделении отнеслись к нам не очень серьезно: помурыжили немного, лекцию прочитали о том, как нехорошо и вообще глупо забираться в огород к начальнику милиции, и отпустили – сославшись на серьезную занятость (к тому же у нас собой-то ничего не было – вещи же сторожил третий из нас).

Наш приятель спал там, где мы его оставили. Мы его разбудили и решили перекусить: у нас с собой были консервы. Только мы их открыли и начали есть, смотрим – опять за нами милиция приехала. Бежать было уже некуда – поле вокруг. Подходят и говорят: на вас жалуется местное население, рядом-то с нами лежит собранный по огородам мак.

И нас снова забрали. Сообщили в город, взвесили наш мак, завели дело. И тут из города пришло сообщение, что я уже чуть ли не год нахожусь в розыске – за квартирные кражи. Приятелей отпускают "под подписку", а за мной вызывают из Питера конвой.

Ждали конвоя сутки. Поскольку держать меня дольше в отделении не могли, меня тоже отпустили "под подписку". Я подумал: опять пронесло… Вышел из камеры, стал одеваться, и тут появился конвой".

Вот так Алексей съездил в Любань за маковой соломкой – домой он вернулся лишь через два с половиной года. Суд счел его особо опасным для общества и вынес решение на время следствия содержать парня под стражей. Когда в конце концов следствие закончилось, Алексей на суде во всем, в чем его обвиняли, признался. Следствие не доказало ничего, но адвокат посоветовал признаться – мол, все равно уже в "Крестах" долго сидишь, а откажешься от обвинения – дело вернут на доследование, а тебя - опять в камеру.

Эта история действительно очень показательна: представьте, насколько "серьезно" построена у нас работа по борьбе с распространением наркотиков!

Когда некоторое время назад во властных структурах обсуждалась проблема введения смертной казни за торговлю наркотиками, никто не произносил вслух вроде бы очевидных вещей: среди осужденных по этой статье людей не встретишь крупных торговцев, руководителей организованного наркобизнеса, на совести которых – сотни загубленных молодых жизней и для которых расстрел, наверное, был бы заслуженной карой. Но большинство осужденных и осуждаемых "торговцев" – больные наркоманией подростки. Их задерживают с миллиграммами наркотика, купленными для себя, но которые по закону считаются "особо крупными размерами". Именно за счет этих несчастных, отторгнутых обществом, и выполняется "план" по "борьбе".

В тюрьме они, как правило, наркотики бросают: чтобы их там получить, нужны немалые деньги. Денег нет – нет "кайфа", и больные невольно "переламываются".

Наш герой все два с половиной года ждал возвращения на свободу. Не просто туда, где нет решеток на окнах, а в жизнь без наркотической зависимости. В "Крестах" он стал заниматься спортом (ну, естественно, в той форме, в какой там это возможно). Впервые открыл Библию. И был уверен: больше к наркотикам он не вернется.

Вернулся. Практически в тот же день, что был освобожден из-под стражи в зале суда. Дома ждали "друзья". А рынок, где можно было разжиться дешевым кайфом, был под окнами дома…

Алексею еще повезло: мама терпела его болезнь смиренно, из дома не выгоняла, и смирением своим в конце концов помогла сыновьям (младший тоже был наркозависимым) избавиться от болезни. Это редкий случай. Чаще именно этим ребятам после освобождения некуда податься. И даже в единственный в городе Центр социальной помощи бывшим заключенным их никогда не примут. Его руководитель Александр Егоров признался, что личных дел поступающих к нему он не изучает (чтобы не быть предубежденным), но обязательно спрашивает: не имела ли статья отношения к наркотикам? Если человек отвечает "да", ему отказывают в помощи.

Не будем никого ни в чем винить. Помощь наркозависимым – работа очень сложная. Тут надо быть специалистом либо не браться за это вовсе. Не браться – легче. Тем более что специалистов у нас очень мало, а наркоман находится под тяжелейшей стигмой: всегда можно сказать, что нашей помощи ждут более достойные люди – изгои ее не заслужили.

СПИД: маска становится лицом

По поводу стигмы можно найти немало исследователь-ских работ в области социальных и политических наук. Исследователи отмечают, что стигма произрастает всегда в очень конкретном культурном контексте. Что бессмысленно восклицать "Как не стыдно так унижать людей!" – всегда одна группа в обществе унижает другую, словно утверждая, узаконивая уже существующее социальное неравенство. И эта борьба "сильного" и "слабого" лежит в самой сердцевине социальной жизни. "Сильный" всегда будет утверждать, что "слабый" сам виноват в своих бедах, а "слабый" и спорить не будет – легче согласиться.

Больной наркоманией в нашем измученном перестройками всего и вся обществе сразу попадает в разряд отторженных (сначала родители долго не видят, что их ребенок болен, затем еще дольше от окружающих это скрывают, пока болезнь не разрушит человека так, что становится очевидной для всех). Если наркопотребитель попадает под суд, особо защищать его никто не будет. В тюрьме и колонии он встретит отношение соответствующее. Там же при обязательном тестировании на ВИЧ-инфекцию обнаружится, что он заразен. И он станет изгоем даже для своих "незаразных" сокамерников.

Насколько сильным должен быть человек, чтобы не сломаться под грузом трех стигматизаций: наркоман, преступник, "спидоносец"! И ломаются. Откуда силы-то взять молодым, здоровой жизни не видевшим людям?

Как известно, 1 декабря отмечается Всемирный день борьбы со СПИДом. У нас эта дата обычно ознаменована проведением пресс-конференций: чиновники и врачи, облеченные правом по долгу службы решать проблемы нарастающей в стране эпидемии ВИЧ, выступают в основном в роли статистиков, долдоня из года в год цифры "вновь выявленных". Но помогать этим самым "выявленным", как правило, никто не спешит: почти половина из них не доходит даже до центра СПИДа, чтобы встать на учет. Живут себе где-то и как-то в ожидании смерти. Разрушаются сами, разрушают своих близких. "Сильные" все надеются, что чем дальше они оттолкнут "слабых", тем больше обезопасят себя от инфекции. Так ли это?

Эпидемию ВИЧ-инфекции делят на три этапа: сначала идет распространение самого вируса, лет через 10 наступает эпидемия смертей от СПИДа, и параллельно возрастает волна стигматизации – отторжения людей, смертельно опасных для окружающих. А иногда волна эта идет впереди самой инфекции. Те же исследователи отмечают, что еще до появления реальной эпидемии ВИЧ во многих сообществах уже формировалось отношение к ней. Формировали его несколько метафор:

СПИД – смерть, которую несут жуткие люди,

СПИД – наказание за аморальное поведение,

СПИД – преступление (по отношению к безвинно зараженным)

СПИД – война с вирусом.

Но едва ли не главной чертой общественного отношения к этой проблеме является вот какая: СПИД – не моя проблема и меня никогда не коснется.

Это общие черты для любого общества, для любого государства. Разница лишь в том, на какую конкретно общественную группу ложится стигматизация. Как мы помним, в США и многих европейских странах СПИД стал поражать гомосексуалистов. Многие из них принадлежали к богатым сословиям, входили во властные структуры. Они были членами "сильной" части общества. Возможно, поэтому в этих государствах был дан серьезный отпор эпидемии – по крайней мере, там не жалели денег на изучение вируса и создание противовирусных препаратов.

В Латинской Америке и Азии ВИЧ поразил женщин, занимающихся проституцией. Результат? Сначала в обществе сработала сильнейшая стигма. В той же Бразилии очень быстро основным путем передачи вируса стал гетеросексуальный, и жертвами становились женщины, имевшие одного-единственного партнера в жизни – собственного мужа. Тем не менее, общество долго было убеждено, что главные виновники распространения эпидемии – именно женщины. Ведущие развратный образ жизни.

Если ты не достоин уважения, зачем тебе помогать? Зачем бороться с эпидемией? Знакомая мелодия!

В Бразилии именно женщины стали бороться за себя. Сотни судебных процессов пришлось выиграть – по защите своих прав на получение помощи! Сегодня эта страна приводится на всех международных конференциях в пример: государство закупило лицензии на производство у себя противовирусных препаратов.

Африка – континент бедный и безропотный. Многие страны вымирают от СПИДа. А быть африканцем – значит уже подвергаться стигматизации! Помню, как на одной из международных деловых встреч по проблеме ВИЧ в Вашингтоне все женщины из африканских стран надели национальные платья своих племен. Зачем? – удивились коллеги. Конечно, красиво, но зачем? И услышали: мы из Африки и мы этим гордимся!

Каждый гордится, чем может…

Люди, больные СПИДом, во многих сообществах вы-глядят недостойными. Там, где культура имеет явную тенденцию к индивидуализму (права личности!), ВИЧ-инфицирование может рассматриваться как выражение персональной безответственности. В других обстоятельствах, где превалирует коллективная идеология, ВИЧ-инфекция накладывает пятно позора на семью и сообщество (на племя, например).

Но важно заметить, что негативный ответ на эпидемию не является неизбежным! Просто он поддерживается доминирующими в обществе представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Быть наркоманом – плохо! И получается, что инфицирование ВИЧ – для него "заслуженно". Правда, то, что больному наркоманией никто не помогал, хорошим тоже не назовешь, но разве об этом вспоминают?

На поддержку доминирующих представлений уходит огромная энергия, которую общество могло бы перенаправить – совершенно в другом направлении: не на поиски способов дальнейшего отторжения "слабых", а на выработку стратегий помощи им. В конце концов, помогая "слабым", становишься сильнее. Разве не так? Но стигма столь глубоко поразила человеческое общество, что сложно даже отстраниться от укоренившихся представлений и взглянуть на происходящее со стороны. В этой ситуации источниками стигмы по отношению к больным часто становятся именно медицинские работники!

Ольга Петровная Комиссарова – медицинская сестра высшей категории. 27 лет она отработала в инфекционных стационарах, а последние годы – медсестрой в Российском клиническом центре в Усть-Ижоре. О своей работе она может рассказывать часами. История захватывающая, но квинтэссенция ее – в бесправии пациентов, которым помогаешь, с одной стороны, а с другой – в бесправии самих медсестер! Вот послушайте.

"Наши медсестры всегда были очень ограничены в общении с пациентами. Врачи нам никогда не сообщали диагноза поступившего на лечение, и если больной тебя спрашивал – например, в момент забора анализов – ты был вынужден молчать, как партизан на допросе. Или надевать на лицо маску равнодушного ко всему человека. Ситуация эта только обострилась с появлением ВИЧ-инфекции. Во-первых, из-за отсутствия информации был огромный страх – мы старались общаться с пациентами как можно меньше. Во-вторых, сказать-то больному честно все равно ничего не могли. А ведь первыми инфицированными, как вы помните, были дети… Взрыв произошел, когда ВИЧ появился в среде наркозависимых. Когда к нам стали поступать молодые парни и девушки, а родители многих даже не знали, что их дети употребляют наркотики. Помню, пациент умирал от СПИДа, а мать его ничего не знала о настоящем диагнозе сына, и стала кричать на медсестер: от воспаления легких молодые и здоровые парни в наше время не умирают! Мы и так старались, но мать продолжала изливать на сестер своё негодование. Мы спрашивали у жены умирающего, почему она ничего не расскажет матери? Оказалось, она просто боялась, что родители, как только узнают правду, отвернутся и от него, и от нее.

В тот момент, когда люди узнают о своем ВИЧ-статусе, они очень нуждаются в общении. Все переживают это известие тяжело. Иногда в них пробуждается агрессия. Но подобное было бы невозможно, если бы с людьми проводили нормальные беседы…"

До- и послетестовое консультирование при тестировании на ВИЧ. В мире доказана не просто эффективность этого метода работы с людьми с точки зрения предотвращения распространения инфекции – консультирование необходимо, чтобы поддержать человека психологически в момент острейшего кризиса: он узнал, что заражен смертельной инфекцией!

Наши наркозависимые тестируются обязательно во всех медучреждениях, куда обращаются за помощью. Но это, в лучшем случае, бессмысленно, в худшем – лишь усугубляет их стигматизацию. Случай "лучший": человек отравился наркотиком и его без сознания привезли в больницу. В реанимации доктора спасают ему жизнь и выписывают домой через пару дней. Ответ на анализ (который брали у него в бессознательном состоянии и, естественно, ни о каком дотестовом консультировании речи не шло) поступит в больницу уже после выписки пациента. Возможно, там будет стоять ВИЧ+, но больного уже ищи-свищи в чистом поле.

Случай "худший": в районной больнице Ленинградской (или Псковской – неважно) области пациенту удаляют аппендикс. При этом делают тесты на все инфекции – в том числе на ВИЧ (опять же о добровольном тестировании смешно даже говорить!). Обнаруживают, что он инфицирован, и пациент еще лежит в больнице, а весь его поселок уже знает, что Ваня-Витя-Саша – "спидоносец и наркоман"! В итоге спасенному от острого аппендицита человеку некуда возвращаться: отчий дом для него закрыт.

Заметим, что вместе с ВИЧ-инфекцией у человека часто обнаруживаются и вирусы гепатита. Они столь же опасны для окружающих и самого больного – в чем-то даже более опасны: например, для заражения гепатитом В надо получить в сто раз меньшую дозу инфицированной крови или спермы! Но нет такой стигматизации по отношению к больным гепатитами!

Та же Ольга Юрьевна вспоминает, что когда больница в Усть-Ижоре была просто инфекционной, окружающее население никак не волновалось по этому поводу. Но как только появился ВИЧ, все закричали: "Караул! Больницу надо снести трактором, пока мы все не заразились!"

Но реально ли, что вирус иммунодефицита человека погубит сотни тысяч молодых россиян? Без сомнения. Сегодня только в Петербурге более 50 тысяч инфицированных, более половины из них – 20-летние петербуржцы. На лекарственную терапию государство пока не раскошеливается. Какой смысл лечить наркозависимых, говорят власть придержащие, если они дисциплины не соблюдают и за наркотик все равно от всего откажутся?

Что добавить в конце? Нашему герою Алексею повезло. Он и его брат бросили наркотики. От ВИЧ-инфекции Бог уберег. Выстраивать свою жизнь ему помогают друзья, психологи фонда "Возвращение". И православная вера (больше года он прожил при одном из затерянных в российских просторах монастыре). Многим из бывших его "партнеров" по несчастью выбраться из беды не удалось. Либо так и не нашли протянутой руки помощи, либо она не оказалась достаточно крепкой.

От редакции:

От слова "стигма" есть производные "стигмат", "стигматы" – это знаки, подобные ранам Христа, которые иногда появляются на теле глубоко, истово верующих людей, в молитвах проникшихся страданиями Спасителя.

Увы, пока к равнодушному российскому обществу применимо лишь "стигма" в изначальном значении: клеймо, пятно позора. А это бесконечно далеко от христианского "стигматы" в смысле совестливого, деятельного сострадания, сопереживания.