УГОЛ НАСТАВНИКОВ И ЭНТУЗИАСТОВ

и другие геометрические фигуры

две заметки из записной книжки

Павел Гутионтов

1. Лепрозная клиника

Оказался раз за одним столом с маршалом Шапошниковым. Милый, симпатичный человек, к тому же (в то время) гендиректор "Аэрофлота", очень полезное знакомство. И идет светский такой разговор о ходе военной реформы, и у каждого за столом о ней свое мнение, шумят, друг друга перебивают. И я, значит, тоже вмешиваюсь, говорю: я, мол, как капитан запаса считаю... Интеллигентный Евгений Иванович, конечно, поправляет: почему капитан – майор! А я ему – если, говорю, можно, дайте майора не мне, а моему другу Жириновскому. Так ведь он уже вроде бы подполковник! – не понимает Евгений Иванович. Так потому и прошу, отвечаю я... Посмеялись.

И что вы думаете? Не прошло и месяца, как Владимиру Вольфовичу третью звезду на погоны привинтили. Хотя единственный известный мне воинский его подвиг заключается, кажется, в том, что при попытке пролезть без очереди в думском буфете лидер ЛДПР был обидно бит по лицу питерским депутатом Марком Горячевым (Игорь Бунич потом подарил Горячеву свою книгу о начале Отечественной войны с трогательной надписью: "Марку Леонидовичу, который, в отличие от Сталина, ударил фюрера первым"). А Жириновский, который стал здороваться с Горячевым за десять шагов, тут же сообщил, что буквально на днях станет и вовсе генералом, но пожаловался на интриги и обещал сурово покарать интриганов. И заодно защитил докторскую по философии – без написания собственно диссертации, по совокупности публикаций, ну, там, "Последний бросок на юг", "Последний вагон на север"... Я читал, – действительно, сильные книги.

Но я не о Жириновском, а о том, что жизнь в выдуманном мире, где стадами бродят виртуальные полковники и философы, характеризуется, если серьезно, прежде всего отчаянным неуважением ко всему настоящему. Правда, такая жизнь требует особой подготовки, привычки не удивляться удивительному, смотреть и не видеть очевидного, не воспринимать слов в их естественном значении. По моим наблюдениям, советский (да и постсоветский) человек в этой науке достиг потрясающих результатов, чем, на мой взгляд, во многом и объясняются те выдающиеся достижения, которых он добился и продолжает добиваться дальше, на радость цивилизованному человечеству. В свое время литовцы очень любили водить гостей на улицу Свободы в Каунасе, на которой рядком выстроились горотдел внутренних дел, прокуратура, управление КГБ, суд и, наконец, – тюрьма. А как вам улица Учпрофсождор в любезном моему сердцу городе Владимире (по этой улице еще в середине 80-х, будучи на воинских сборах, мы ходили к единственному в городе пивному киоску)? А названия двух проспектов в городе на Неве – на их пересечении стоит дом любимых моих людей, и я, бывая в Питере, всегда с особым удовольствием выговариваю таксистам: "Угол Наставников и Энтузиастов!" А настойчивое желание установить памятник поэту непосредственно в московском парке им. Мандельштама, хотя давший имя парку Мандельштам был, наоборот, каким-то большевиком и в литературе прославлен явно недостаточно? Хотя, с другой стороны, если на Кропоткинской площади в той же столице поставили памятник бородатому человеку, то только неподготовленные иностранцы могут подумать, будто это и есть знаменитый князь-анархист. А это, разумеется, всего-навсего Фридрих Энгельс...

Однажды в газете "Труд" я напечатал мини-фельетон про название одного подмосковного поселка. Поселок возник в тридцатых годах рядом с медицинским институтом по изучению проказы. И шаловливые умы администраторов такое имечко поселку и дали: Лепрозная Клиника, простенько, но, согласитесь, с бо-ольшим вкусом. Институт потом закрыли, а поселок остался, и название его жителям создавало вполне определенные неудобства. Ну, там, заполняешь в анкете "место рождения", "место жительства" – и любому кадровику с тобой все ясно. Многострадальные лепрозорцы несколько десятилетий писали слезные письма всюду, но адресаты были хладнокровны и неумолимы. Хотя и отвечали исключительно вежливо, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета о порядке работы с письмами и заявлениями трудящихся. А тут в 1985 году началась перестройка, и я, что называется, вовремя подсуетился с фельетончиком. И поселок-таки переименовали! Теперь он – Зеленый Шум Сергиево-Посадского района, все никак не соберусь попроситься в его почетные граждане...

Впрочем, даже если и соберусь, с почетным гражданством может возникнуть неприятная заминка. Дело в том, что фельетон в "Труде" я подписал псевдонимом и идентифицировать мою героическую личность поселковым властям будет непросто. Псевдоним же я выбрал – П.Чучанга: именно так меня назвал во время моей срочной службы в погранвойсках проверяющий из округа, ибо, зачитывая список взвода, фамилию "Гутионтов" выговорить почему-то не смог. Кстати, потом, много позже, мой друг, написавший замечательную книгу о практической кулинарии, в главу "Кое-что из барашка" внес рецепт "Чучанги бараньей", и уже в наши дни в новосибирском ресторане, листая меню, я обнаружил именно это блюдо, впрочем, в тамошнем исполнении вполне несъедобное.

2. Как была распущена компартия Армении

Приехал я однажды в командировку в город Горький, и соседом у меня в гостинице оказался, как он сам представился, Алик из Махачкалы. Вежливый такой, вошел, поздоровался, "Волгу", говорит, приехал покупать. Только пикап, ты меня понимаешь? И больше я его всю неделю не видел. И вот уезжать мне на следующее утро, и вдруг среди ночи чувствую, кто-то меня решительно будит, открываю глаза – двое, незнакомые. В усах. "У нашего друга Алика сегодня большой день, – сообщают мне. – Исполнилась его мечта". Только пикап? – догадываюсь я. Ты меня понимаешь! – радуются гости. И настаивают, чтобы я немедленно ехал с ними куда-то отмечать это замечательное событие, так как Алик без меня (своего, оказывается, московского друга) за стол не сядет.

Не помню как, но от приглашения я все-таки отбился. Но они еще раз приехали, уже под утро, бутылку привезли и фрукты.

С самим Аликом я больше не встречался. Зато эта формула ("Только пикап, ты меня понимаешь?") стала с тех пор частью ежедневного приветствия при встрече в комсомолкинском коридоре с любезным моим товарищем Арамом Саркисяном. Которому про пикап почему-то особенно понравилось.

Но я собственно, не об этом.

...Первого апреля забрел ко мне в кабинет коллега Андреев. Скучно живем, говорит, без какого-то, говорит, полета. А что, говорю, есть предложения? Оказывается, есть.

Короче, дал мне Андреев необходимые наводки, и звоню я его начальнику, редактору отдела рабочей молодежи. Здравствуйте, Юрий Дмитриевич, это вас беспокоит помощник министра целлюлозо-бумажной промышленности такой-то. Ровно, говорю, год назад ваш корреспондент Саркисян был у нас на совещании руководителей комсомольско-молодежных бригад отрасли и очень, знаете ли, хорошо выступил. И пообещал приз от "Комсомолки". Так вот, итоги подведены, завтра министр будет часы вручать, вот и вас с призом ждем. Я, говорю, только что с Виталием Викторовичем разговаривал (это первый зам главного), так он меня к вам направил... Да-да, тут же отвечает закаленный в боях начальник, я в курсе. Но у меня сейчас редколлегия (врет!), не могли бы вы перезвонить моему заместителю? А мне что – могу, конечно.

А Андреев тем временем уже на своем рабочем месте, наблюдает за происходящим изнутри события. Влетает, значит, начальник в кабинет, где сотрудники сидят, найти, кричит, немедленно Саркисяна! А зам его, пока Саркисяна ищут, со мной разговаривает. Да-да, говорит, я конечно, в курсе, а сам время тянет: сколько, значит, бригад в соревновании участвовало, спрашивает, и еще что-то. А я так неторопливо ему отвечаю.

Тем временем приводят Саркисяна, он кофе в буфете пил. Ты что ж это, призы какие-то направо-налево раздаешь!?.. А он, натурально, оправдывается, никаких, мол, призов, не обещал, только грамоты (надо ж, как попали, – радуется Андреев)... Короче, все ясно. Дал я, одним словом, заму Макарцева домашний телефон своего приятеля, в чью коммуналку уже была подселена малолетняя Наденька легкого поведения, немедленно начавшая сожительствовать с местным участковым, прикрепленным для ее непосредственного перевоспитания, и, значит, тут же перезвонил ей и строго предупредил, чтоб, если будут по телефону спрашивать, не министерство ли это, никакого мата, а вежливо отвечать: так и так, Сидор Кузьмич у министра, а если это из "Комсомолки", то все остается как договорились, в 11.00, в зале коллегии. Рабочий же отдел тем временем начал, как бы теперь сказали, вовсю пиарить завтрашнее мероприятие – пробили место на первой полосе для ударного репортажа, сгоняли к зав редакцией и получили у него огромную хрустальную вазу, отправили Саркисяна делать на ней гравировку... Честно скажу, шум начался такой, что мы с Андреевым начали уже думать, как будем из ситуации выпутываться...

Решилось все само собой. Рабочий отдел потерял листок с Наденькиным телефоном и позвонили поэтому настоящему помощнику настоящего министра. И Макарцев потом недели две ходил по коридору, пристально всматриваясь в лица встречных, а вазу (как безнадежно испорченную) зав редакцией категорически отказался принимать обратно, так что она у них в отделе еще лет шесть стояла, пылилась...

Но я, собственно, о Саркисяне.

Опыт с несостоявшемся вручением призов знатным лесорубам и бумажникам не пропал для него даром. Нет, он не озлобился, не потерял веры в самое доброе в человеке. Он понял, что только труд делает счастливым, вернулся в родную Армению собственным корреспондентом нашей же газеты, где его, правда, ждало еще одно серьезное потрясение: в ереванской типографии непостижимым образом однажды отпечатали номер "Комсомолки", в которой оказалось ДВЕ ТРЕТЬИХ страницы – причем одна за 14 мая, а другая за 29 июля. Но никто, кроме Арама, во всей республике этого так и не заметил.

В 1988-м, в разгар карабахских событий, после того как подпись ереванского собкора "Правды" Юры Аракеляна коллеги в Москве поставили под материал, лично выправленный Егором Кузьмичом Лигачевым, и потому всю аракеляновскую дверь земляки заклеили рублевыми бумажками, а Аракелян со скандалом ушел в отставку, Арама перевели в "главную газету страны". А еще через год он стал последним в истории Первым секретарем ЦК Компартии Армении – единственный подобный случай. Но Арам с задачей справился, сделал все, что мог, и распустил эту свою партию сразу же, как для этого созрели соответствующие предпосылки.

Еще он был кандидатом в президенты, но президентом, как известно, не стал. Зато при наших теперь уже редких встречах обязательно счастливо провозглашает: "Только пикап!" – и радуется, когда я ему отвечаю: "Ты меня понимаешь!.."

Правда, о моем участии в том первоапрельском розыгрыше он до сих пор не знает.