До свидания, девочки, девочки

Валерия Новодворская

В 1978, 1985, 1986 гг. подвергалась судебным преследованиям за диссидентскую деятельность. В 1987–1991 гг. – семнадцать задержаний милицией и административных арестов за организацию и участие в несанкционированных митингах. В 1995 г. прокуратурами различных уровней предпринимались попытки привлечь Новодворскую к уголовной ответственности за газетные статьи и текст листовки, и всякий раз дело прекращалось за отсутствием в ее действиях состава преступления.

До второй половины XIX века женщинам никак нельзя было пожаловаться на недостаточную эмансипацию пенитенциарной системы: здесь они пользовались не только равными с мужчинами правами на самую бесчеловечную жестокость, но и имели некоторые привилегии. Скажем, если законодатели Древнего Рима в припадке гуманизма постановляли, что девственниц нельзя казнить, тоизобретательные "силовые структуры" тут же находили лазейку: начиная с новой эры, при принцепсах и императорах, несовершеннолетних девочек перед казнью растлевал палач. Самый известный пример: дочь "олигарха" Сеяна, виновная только в том, что ее отец чем-то напакостил кесарю.

В средневековой Европе впору было говорить о нарушениях прав мужчин: инквизиторы пытали и заживо сжигали на кострах преимущественно женщин. На десять "ведьм" приходился один "колдун".

Французская революция, как всякое тоталитарное и левое начинание, истребляя аристократов как класс, тоже не очень-то миндальничала с прекрасным полом: женщин по классовому признаку гильотинировали тысячами, наравне с мужчинами.

Триумфом идеи "прав человека" в смысле права на казнь были и казнь бедняжки Марии Стюарт (ну ладно, здесь хоть две бабы выясняли отношения, Мария и Елизавета), и костер Жанны д’Арк, когда сотни мужчин потратили девять месяцев на то, чтобы судить, приговорить и сжечь одну невинную девушку по чисто политическим мотивам.

В XIX веке законодатели, кажется, опомнились, и ближе к его концу в цивилизованных странах в женской половине темниц завелись некоторые послабления, женщины-надзирательницы и менее унизительные правила быта: хоть одеваться и мыться позволили не на глазах у мужчину.

В двадцатом веке появились даже женские тюрьмы, на Западе довольно комфортабельные. Казнить женщин стало дурным тоном; сроки им стали негласно уменьшать, рассматривая пол и особенно материнство как смягчающие вину обстоятельства. Последнее вообще гласно присутствует в вердиктах судов как основание для менее жесткого приговора.

Бывают, конечно, рецидивы, но редко. Совершенно дикий прецедент с казнью женщины в США, впервые более чем за 100 лет, и как раз в штате, возглавлявшемся тогда нынешним президентом США, аналогов не имеет (конечно, в цивилизованных странах). Но вот российская ситуация в плане разных тюрем и застенков, кар и казней для женщин, независимо от века и режима, является прямо-таки модельной в смысле эмансипации. И ни одна самая законченная феминистка здесь ни к чему не придерется.

Ни законодатели, ни тюремщики в России, кажется, вообще не делят осужденных на женщин и мужчин, полагая, очевидно, что преступникам такой роскоши не полагается. Все, наверное, помнят, как гнали пешком на каторгу Катюшу Маслову, и как подвергали "торговой казни", то есть публично били кнутом (предварительно раздев, то есть устроив в считающей себя христианской стране стриптиз на площади) беременную Катерину, героиню Лескова, из "Леди Макбет Мценского уезда". Были случаи на Карской каторге, когда телесным наказаниям подвергали женщин-политзаключенных, чистых и целомудренных народниц.

В Шлиссельбурге при приеме и поступлении в тюрьму мужчина-фельдшер осматривал догола раздетых девушек-народоволок, в частности Евгению и Веру Фигнер.

Отличительной чертой пенитенциарной системы России задолго до Октябрьского переворота стало сознательное унижение человеческого достоинства узников, в особенности женщин. Женщин на Руси пытали на дыбе еще в строящемся Петербурге, в петровские времена, хотя вроде бы эпоха Преображенского приказа с его застенками миновала, и все это должно было остаться в патриархальной полудикарской Москве. К тому же, молодой Петр мог наблюдать омерзительное зрелище: за покушение на жизнь мужа в случае смерти последнего женщину заживо закапывали в землю, так, чтобы торчала только голова. Смерть наступала через три-четыре дня, и тогда тело бедной жертвы правосудия вешали на виселице головой вниз. Здесь, надо полагать, свою роль сыграла коммунитарная ментальность Руси, общинный подход, отсутствие ярко выраженного индивидуалистического сознания у народа. Никто из тюремщиков и не предполагал, что у узников могут быть чувство собственного достоинства и самоуважение.

Обезличенность общества и государства самым страшным образом сказались на пенитенциарной системе. А неуважение к их личности заключенными женщинами переносится гораздо тяжелее, чем мужчинами. Женщинам нужны ванна, горячая вода, ежедневный душ утром и вечером, косметика, хорошее мыло, возможность сделать прическу, изящные платья, возможность переодеться и вымыться без свидетелей в виде недреманного ока тюремщиков. Знаю по себе, что отсутствие всего этого переживается как пытка. Сколько раз я увиливала от унизительного личного обыска (нужды нет, что его проводят надзирательницы, все равно после него нельзя себя уважать), только угрожая смертельной сухой голодовкой. Или обеспечивала себе шампунь, дезодорант, туалетную бумагу тем же методом.

Но вот наступает роковой Октябрь 1917 года. Большевики ко всему практиковали коллективистский, коммунитарный подход, и если заключенные (хотя бы политические) "царского режима" имели шансы на одиночку, то общая камера становится уделом советских узниц. ВЧК никому не делает никаких послаблений. В работе Мельгунова о красном терроре приводятся жуткие подробности о том, как комиссары насиловали женщин-политзаключенных; о том, как пытали и расстреливали в чекистских подвалах, заставляя перед казнью раздеваться догола и женщин, и мужчин, причем в одном помещении. Им мало было убить – надо было перед этим еще и унизить.

30-е годы усугубили кошмар. Александр Солженицын, Евгения Гинзбург и Варлам Шаламов описали с леденящей душу деловитостью, достойной "Саги о Форсайтах", как женщин гнали на Колыму, как они задыхались насмерть в трюмах, как они дробили камень в золотых забоях, как работали на лесоповале, как их насиловали надзиратели и покупали за пайку лагерные придурки, как их избивали и истязали инквизиторскими пытками следователи НКВД. Охотники до эмансипации могли бы торжествовать.

Но вот миновали жуткие 30-е, 40-е, начало 50-х. Что выиграли женщины-заключенные? Их перестали пытать и перестали насиловать. А голод, общие камеры и невозможность привести себя в человеческий вид, не считая целомудрия и стыдливости, которые просто попираются в тюрьме. Анатолий Марченко в "Моих показаниях" рассказывает, как обращались с женщинами-политзаключенными. Эта глава так и называется: "Равноправие". Опять горькая усмешка по поводу феминизма!

"У женщин, как и у нас, отбирают все теплое, тоже выгоняют зимой на прогулку в ветхих бушлатах и холодных ботинках, тоже водят в холодную баню, тоже морят голодом. За женщинами-заключенными следят и надзиратели-мужчины. Тоже водят их на оправку, тоже заглядывают через "глазок" в женские камеры в любое время дня и ночи. Режим в тюрьме для всех одинаков, что для мужчин, что для женщин. Полное равноправие".

Даже сейчас, после целой серии вестернизаций и модернизаций нашего жесткого и черствого режима, он не стал мягче по отношению к заключенным-женщинам (о мужчинах я уж и не говорю). Поэтессу Алину Витухновскую, обвиненную в распространении наркотиков, вытаскивали из камеры на суд, чуть не затравив ее насмерть собаками, хотя она была больна и получила у доктора разрешение в тот день на суд не ездить. По-прежнему политзаключенных содержат вместе с уголовницами (как Надежду Ракс, Татьяну Нехорошеву и Ларису Щипцову). По-прежнему этап (путешествие в клетке "Столыпина" среди гогочущих уголовников) остается Голгофой. Сохраняется чудовищная практика содержания малолетних детей в каменных мешках камер вместе с их матерями. Так, например, у Ларисы Щипцовой в камере растет дочь Надя, ей уже больше года, ее дом и мир – тюрьма.

Словом, у женщины в заключении очень мало шансов выжить, не наложить на себя руки, не сойти с ума. Вполне уместно было бы напутствовать арестованных россиянок: "До свидания, девочки, девочки, – постарайтесь вернуться назад".

Москва