Есть нечто превыше справедливости

Дмитрий Сычев,
Terra incognita

"У меня к вам большая просьба, мне нужен сапожный крючок, чтоб был как образец и для работы, а здесь их нет. Я нахожусь в местах лишения свободы в г. Вологде, со мной случилась очень большая беда... и мне нужна помощь в виде толстого крючка... Я здесь работаю сапожником, и крючок я сломала, так что надо заменить..."

/Из письма Аллы К./

– Ну, и что, Оля, раздобыли вы крючок?

– Да, вышлем. Взяли у её бывших коллег-сапожников, телефон которых она сообщила. Она без крючка не может там работать. За что Алла сидит? Она убийца. Убила собутыльницу в пьяной драке. Рассказывает, что запила по-чёрному после смерти мужа. Вот и допилась.

– Давно вы с ней переписываетесь?

– Полтора года. А вообще я с "зайчиками" почти три года общаюсь.

Ольга Ивановна Мохова, жительница Санкт-Петербурга, 39 лет, филолог по образованию. Православная. Мать пятерых детей. Младшие – школьники, поэтому Ольга не работает. Источник доходов семьи – малый бизнес мужа.

Мы у неё дома, пьём чай, беседуем. Рядом с хозяйкой пристроилась собачка – "двортерьер" Поль. На нём когда-то ставили опыты в Институте пульмонологии, измучили зверька до предела. Ольга забрала его оттуда в тот день, когда Поля должны были усыпить. Пёсик об этом, конечно, даже не догадывается.

– Оля, а у вас организация какая-то, фонд что ли?

– Да нет, я сама по себе. Я и моя подруга Светлана. Пишем "зайчикам", посылки им стараемся отправлять, иногда денежные переводы.

– Впервые слышу, чтобы зэков называли "зайчиками". А зачем вам всё это нужно? (Заранее готовлюсь выслушать длинную проповедь о христианском долге)

– Просто так.

– !?

– Ну да, просто так. Надо же в жизни делать что-то хорошее, не всё же для себя только. Да и знаний у меня много, хочется ими поделиться.

А слово "зайчики" придумала моя знакомая, адвокат, чтобы мягче звучало. Она говорит: "Я же их защищать иду и буду называть "зэки" что ли, "заключённые"? На самом деле они мученики, мы за свои грехи так не страдаем, как они. А разве грехов на нас мало? Мы бы с тобой и месяца там не выдержали, а они годами сидят..."

"Немного о себе. Преступление моё большой грех. Я убила человека и срок мой 10 лет. Сижу уже три года. Помощи нет ниоткуда и ни от кого. Было много друзей и не осталось никого, потому что я осуждённая. Родных нет, есть только мама, которой 82 года, детей нет. Муж умер от рака в 1995, а в 1997 меня арестовали, и всё... Но я не хочу на этом ставить точку, что моя жизнь окончена...

А просьба моя заурядная, как и у всех заключённых. В зоне я за три года обносилась, почти всё пришло в негодность, начиная с нижнего белья и кончая тёплыми вещами, на ноги нет вообще ничего... Очень тяжело просить о помощи совершенно незнакомых людей, но у меня нет выбора".

/Из письма Аллы К./

"Ты, наверное, думаешь, что в тюрьме сидят герои киношных сериалов, этакие профессора Мориарти и т.п., гиганты криминала?

Здесь несчастные люди, не видевшие ничего в жизни слаще морковки, которые не мудрствуя лукаво освобождаются и садятся снова. "Украл, выпил, – в тюрьму".

Ольга Ивановна, ради Христа, вышли мне тетрадку-две в клеточку для писем, честное слово, беда с этим, без твоей помощи не обойтись".

/Из письма Павла К., осуждён
на 9 лет за хранение наркотиков/

"Дали на "день открытых дверей" зоны – представляешь! – настоящий красный натуральный помидорчик и кусочек малосольного огурчика. Праздник настоящий! А борщ дали из свежей капусты. В общем, хорошие изменения".

/Из письма Николая М., приговорён
к пожизненному заключению/

– Да, не много им там нужно для счастья... Ольга, а скольким "зайчикам" вы помогаете?

– У нас со Светой их пока двенадцать. Из них четыре с острова Огненный. Это в Вологодской области, там тюрьма для пожизненно заключённых.

– А как вы о них узнаёте?

– Они сами нас находят. Первое письмо было от Николая. Я отправила книги в библиотеку пожизненной тюрьмы, а в одной из книг был мой адрес. Он и написал, как бутылку в море кинул...

– Вы, наверное, помогаете тем, кого считаете невиновными, несправедливо осуждёнными?

– Да нет, они все виновны, кроме одного человека. Но это отдельный разговор, ему нужна юридическая помощь, пока не нужно об этом писать. А так все виновны.

Один пытался меня обманывать, писал, что осудили несправедливо. Потом выяснилось, что за ним три убийства. "Зайчики" хитрые бывают.

– И что, вы с такими прекращаете переписку?

– Почему? Отчитала его как следует. И дальше друг другу пишем. Моя знакомая, адвокат, сказала: "Бедный зайчик, он так хотел выкарабкаться!"

Мне интересно узнавать этих людей. Они уже стали частью моей жизни. К некоторым на свидание езжу. И на воле я с удовольствием с ними встречусь. С теми, кому суждено выйти на волю.

– И часто вы им пишете?

– Одно-два письма в день. То есть каждому из двенадцати где-то раз в неделю. И сама от них постоянно получаю письма..

"После свидания с тобой я ходила два дня в шоке и плакала и смеялась, была как ненормальная. Спасибо тебе, Оля, и низкий поклон от меня и от моих здесь друзей. Ты поднесла мне настроение, так что мне теперь всё нипочём. Я могу ещё здесь находиться столько же, сколько за плечами, зная, что у меня есть две сестры, можно я буду вас так называть?.."

/Из письма Аллы К./

"Получил ваше письмо, спасибо вам за заботу и внимание ко мне, грешному. И, честное слово, не столько важна посылка, сколько радостно ощущение того, что не один на целом свете со своей бедой".

/Из письма Павла К./

– Да, один раз отправила "зайчику" посылку, а письмо не вложила. Он смертельно обиделся, воспринял это как подачку. Им главное – чувствовать себя людьми. Они не только на свою долю жалуются, часто и о нас беспокоятся. Хотя большинство из них меня никогда и не видели, советуются со мной.

"Женя стал писать такие письма, т.е. набивается жить вместе после освобождения. Мне, конечно, приятно, но я не могу ещё об этом говорить... Мы, сидя в этих казематах, становимся какими-то однобокими, если что, так сразу жениться, неужели не о чем больше писать? А может, я не права, вразуми меня, подскажи, как ему это объяснить, чтоб не обидеть его".

/Алла К./

– И что вы ей посоветовали?

– Ох, эта Алла всерьёз верит, что её у ворот зоны встретит принц на белом "мерседесе". Людям и на воле не всегда удаётся устроить личную жизнь, а ей там судьба реального человека посылает. Пишу ей, чтобы трезво на жизнь смотрела, а не витала в облаках.

"Милейшая, злейшая Ольга Ивановна! Получил ваше "горящее негодованием" письмо, рад безмерно, что не забыт, а эмоции (любые) показывают, что небезразличен в том плане, что "хороший" я или "плохой" или что-то в этом роде".

/Павел К./

– А почему "злейшая", ругали его?

– Да, ругала. Постоянно он любит самооправданием заниматься: мир плохой, хороших людей нету, он один такой непонятый. Пишу: у тебя жена одна двух детей воспитывала, а ты в это время смысл жизни искал...

Я им постоянно "вливание" делаю. Они стихоплётством любят заниматься, бесконечно меня восхваляют, имя Господне упоминают всуе, уже ни одной фразы не могут составить, где бы Бога не было. Я Павлу говорю: пиши ты по-человечески.

– Ольга, вы ведь верующая, а о Боге говорите очень мало, всё больше о мирском...

– Что я буду рассуждать впустую: есть на это Божья воля, нет её, что там Богу угодно. Не мне судить об этом. Или писать, что Бог милостив, людям, сидящим в пожизненной тюрьме?

– Зло в мире, по-вашему, от дьявола или от людей?

– А кто его знает! Никакого смысла не имеет это знать, это всё богословские споры. Я за практическую помощь людям. Им мозги надо прочистить. Не в смысле "промыть", – ну, вы понимаете, на место им мозги надо поставить.

Бог хочет, чтобы все спаслись и дошли до познания истины. Мы ведь со Светой тоже обогащаемся от этой переписки. Мы им помогаем что-то понять, они нам. Но если без конца жития святых читать и не послать даже пряника...

– Вы считаете, ваших подопечных стоило бы выпустить на свободу?

– Не всех, конечно. Может, некоторым ещё и стоит там побыть, чтобы что-то понять. А вот Павла нужно освободить. Девять лет за употребление наркотиков, при первой судимости, – это безумный срок. Я ему ваш журнал отправила, там есть руководство по написанию жалоб. Он ведь не преступник, а больной человек, хотя и грешный. Многое он понял, пока сидел.

Главная моя задача, – чувствую просто, что Господь на меня это возложил, – добиться, чтобы не было пожизненной тюрьмы на острове Огненный. Там сидят "помилованные", кому смертную казнь заменили. И что же получается? Цель помилования – смягчить наказание, а им в тысячу раз ужесточили физическую смерть.

Камеры крохотные, на двух человек, с нарами, парашей и столиком. День и ночь включён свет. С шести утра до десяти вечера не разрешено даже прилечь, можно либо ходить, либо сидеть на табуретке. Камеры насквозь сырые, на каменных стенах выступает влага. Летом в прохладную погоду там холоднее, чем зимой, и заключённые сидят в тулупах, трясутся от холода. А при жаре 35 градусов в камерах – настоящий ад. Выходят из камеры – сразу в наручники. Свидания – в наручниках, руки за спиной.

"Я долгое время сидел в тёмном, сыром каменном мешке без воздуха и при стопроцентной влажности, бетонная лежанка и мокрый матрац. И так продолжалось несколько лет. Об этом не хочется писать, ибо это невозможно вместить в понятие "жизнь". Вы, видимо, удивились, что я четыре года ел только хлеб и воду и просил Господа о смерти? Но, увы, это не мой бред, это реальность нашего бытия..."

/Из письма Петра Р.,
приговорён к пожизненному заключению/

– У них на Огненном нет работы. Они сидят там без всякой надежды когда-либо выйти на свободу. Зверей в зоопарке – и то жалко, а они ведь живые люди, часто неплохие люди, хотя и грешные. Я не предлагаю их всех сразу взять и выпустить – это будет как в фильме "Холодное лето 53-го года". Но надо перевести их в нормальные зоны, где они работать смогут, с людьми общаться. Это уже для них будет счастьем. А, может, надо дать конкретные сроки, пусть у человека была бы надежда хоть когда-нибудь выйти на свободу. Они ведь там с ума сходят от безысходности. Шанс у каждого должен быть.

Мне говорят: ты помогаешь преступникам. Но ведь я не грабить им помогаю и не убивать. Я им хочу помочь стать другими, по крайней мере тем, кто сам к этому стремится. А за свои грехи они и так страдают.

– Оля, но представьте, что наш журнал читают близкие тех, кто пострадал от ваших подопечных, может, те, у кого убили мужа или отца. Что они скажут о помощи злодеям, изувечившим их жизнь?

– Трудно им будет, конечно, меня понять. Раньше я сама себя безгрешной считала, а теперь вспоминаю свою жизнь – всё по-другому видится. И неправду все мы говорили, и предать где-то могли, сами порой того не сознавая. Аборты делали почти все женщины, и на их мужчинах, допустивших это, тоже грех. А аборт – то же убийство. Святые, и те грешили, что уж говорить об обычных людях.

Кто-то сказал, не помню кто: "Такая тюрьма, как у нас, оскорбляет моё чувство цивилизованного человека".

"Я находился в СИЗО-1 города Иркутска, в камерах 91, 88, 87. В 87 камере когда-то сидел Колчак, и там всё сохранилось в том же виде. Даже его дух ходит по коридору смерти. Так вот, когда там был, медпомощь нам не оказывали. Сырость страшная. Матрац мокрый, лежанка из бетона. Всё сказалось на зубах. Зуб заболит, приходит "врач" со щипцами и прямо в коридоре вырывает зубы. Шесть зубов за два месяца вырвал и бросил в коридоре мышам".

/ Пётр Р./

Ведь человека в России не только свободы лишают – получается, его лишают вообще всего человеческого. Но что с того, что преступивших закон подвергают издевательствам? Лучше они от этого не станут, скорей наоборот – ещё больше ожесточатся. И сами они, и их тюремщики. Просто в мире становится ещё больше зла. Неволей наказывают, чтобы совершивший зло смог осознать свои грехи и раскаяться. А от пыток, голода и унижений – что он осознает? Очень часто наказание получается ещё более жестоким, чем совершённое преступление. Он уже сам жертвой становится, себя уже жалеть начинает, а не того, кому зло причинил. Какое уж тут раскаяние...

Прощать очень трудно, но, знаете, человек должен заниматься своими грехами. Тот, кто помнит о своих грехах, не будет судить другого слишком строго. Каждому из нас за себя отвечать перед Богом.

– Оля, теперь, наверное, самый сложный вопрос. А если бы вашим близким причинили зло, – сумели бы вы простить?

– Да... если бы этот человек искренне жалел о содеянном. В 1905 году революционер Каляев убил губернатора Москвы, дядю последнего царя, великого князя Сергея Александровича. Взрывом бомбы тело князя разорвало на куски. И всё же вдова Сергея Александровича, святая преподобномученица Елизавета Фёдоровна, просила царя сохранить жизнь убийце своего мужа (о судьбе Елизаветы Федоровны см. ниже). Она даже ездила к Каляеву в тюрьму, убеждала покаяться. Но убийца считал, что каяться ему не в чем. Сердце его было ожесточено до самого конца.

Ориген Александрийский верил в то, что в конце времён наступит так называемый Апокастафис – Господь простит всех, даже Сатану, и всё творение соединится. Церковь не приняла его учение, и я с этим согласна. Бог готов простить всех; трагедия в том, что многие люди просто не ищут прощения. Их сердца ожесточены. Как же Бог может простить насильно, вопреки человеческой воле?

Прощение зависит от нас самих. Но до самой последней черты каждому даётся шанс покаяться и быть прощённым.

– Ольга, а как бы вы сформулировали своё жизненное кредо?

– Ну, не кредо, конечно, – приведу вам в ответ одно высказывание Анатолия Якобсона, бывшего диссидента. "В мире, где зло не имеет предела, где жестокость не знает границ, должны же быть, хотя бы для равновесия, максимализм добра, вершина человечности".

* * *

Сергей Довлатов, в ответ на вопрос "Что может быть превыше справедливости?", ответил: "Что? Да хотя бы милосердие".

Журналистам и правозащитникам нередко приходится писать, говорить о людях, осуждённых либо без вины, либо за ничтожные проступки. Таких действительно немало. Но большинство подопечных Ольги Моховой, увы, виновны в тяжких преступлениях. Они наказаны заслуженно, как говорится – по справедливости. Однако есть вещи и в самом деле более значительные по жизни, чем сама справедливость. Ольгу убеждать в этом не приходится.

Санкт-Петербург

Великая княгиня

Трагически сложилась и судьба самой Елизаветы Фёдоровны, родной сестры последней русской царицы. По рождению немецкая принцесса с большой примесью английской крови, она, став женой великого князя Сергея Александровича, дяди Николая II, полюбила Россию, русскую культуру. Считая себя русским человеком, перешла в православную веру.

4 февраля 1905 года в экипаж великого князя, ставшего московским генерал-губернатором в 1891 году, была брошена бомба. Елизавета Фёдоровна в тот час находилась там же, в Кремле, где устраивала склад Красного Креста для русской армии. Услышав грохот взрыва, она прибежала к месту происшествия и увидела ужасающую картину: тело ее мужа было обезображено, голова и руки лежали оторванные, посреди обломков кареты.

Несмотря на всю бесчеловечность террористического акта, совершенного эсеровским боевиком Иваном Каляевым, Елизавета Фёдоровна нашла в себе силы посетить в тюрьме убийцу мужа с чисто христианскими помыслами – через беседу с ним привести преступника к раскаянию. На памятнике убиенному она распорядилась написать слова Спасителя: "Отче, отпусти им: не ведят бо, что творят".

После дней траура княгиня отпустила прислугу и переехала из дворца в две скромные комнаты в приобретённом ею здании на Ордынке. Так было положено начало общины – Марфо-Мариинской обители. Деятельность обители, продолжавшаяся до октябрьских событий 1917 года, была посвящена помощи страдающим – брошенным детям, людям, нуждающимся в утешении и нравственной или материальной помощи, тяжело больным, умирающим. Митрополит Анастасий, лично знавший великую княгиню, вспоминал: "Найти хорошее в каждом человеке и "милость к падшим призывать" было всегдашним стремлением её сердца".

Большевики вначале обходили стороной Марфо-Мариинскую обитель, но Елизавета Фёдоровна видела и понимала все совершаемые новой властью злодеяния. И даже теперь по-христиански пыталась найти оправдание "не ведящим бо, что творят". Видя бесчинства разнузданной толпы, она сказала: "Народ – дитя, он не повинен в происходящем: он введён в заблуждение врагами России".

В 1918 году, на третий день Пасхи, великая княгиня была арестована и вместе с двумя монашенками ее общины вывезена в Екатеринбург, оттуда в Алапаевск, где уже находились другие члены императорской семьи. В роковую ночь на 5/18 июля узников увезли на телегах якобы в более безопасное место. Остановив обоз в 12 километрах от города у заброшенного железного рудника, сопровождавшие их чекисты принялись избивать беззащитных людей ударами ружейных прикладов, затем еще живыми сбросили в глубокую шахту под названием Нижняя Селимская и забросали гранатами.

После того как Алапаевск был занят армией Колчака, назначенная командующим Следственная комиссия установила, что шахта имела глубину 28 сажен, но тела великой княгини и князя Иоанна Константиновича были найдены на глубине в семь с половиной сажен, на выступе горной породы. По-видимому, Елизавета Фёдоровна оставалась жива еще довольно долго, по крайней мере весь следующий день: подходившие к шахте местные крестьяне слышали, как из глубины раздавалось церковное пение. Это мог быть только ее голос. На пороге мучительной смерти великая княгиня еще перевязывала раны князя Иоанна Константиновича лоскутами своей одежды. Умерла Елизавета Фёдоровна с иконой Спасителя на груди. По описанию Следственной комиссии, тело ее было совершенно не тронуто тлением.

При наступлении красных войск гробы с останками Елизаветы Фёдоровны, а также её келейницы и верной спутницы Варвары были увезены игуменом Серафимом в Пекин, после же их переправили в Иерусалим. В январе 1921 года они были установлены в крипте под церковью св. Марии Магдалины русского женского Гефсиманского монастыря. Позднее великая княгиня была канонизирована Русской Православной Церковью.

По книге протоиерея Алексея Киселева "... Память их в род и род",
Нью-Йорк, 1981.