Когда я вернусь...
Ты не смейся – когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли,
по февральскому снегу,
По еле заметному следу –
к теплу и ночлегу –
И, вздрогнув от счастья,
на птичий твой зов оглянусь –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь...
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь,
И прямо с вокзала,
разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала – в кромешный,
ничтожный, раёшный –
Ворвусь в этот город,
которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим
не властно соперничать небо,
И ладана запах,
как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и
заплещется в сердце моем –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи –
Тот старый мотив –
тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду,
Пораженный своею победой,
И ткнусь головою,
как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь.
А когда я вернусь?!
Посвящается Н. Рязанцевой
Жалеть о нем не должно,
...он сам виновник всех
своих злосчастных бед, терпя,
чего терпеть без подлости не можно...
Н. Карамзин
...Быть бы мне поспокойней,
Не казаться, а быть!
...Здесь мосты, словно кони,–
По ночам на дыбы!
Здесь всегда по квадрату
На рассвете полки –
От Синода к Сенату,
Как четыре строки!
Здесь, над винною стойкой,
Над пожаром зари
Наколдовано столько,
Набормотано столько,
Наколдовано столько,
Набормотано столько,
Что пойди – повтори!
Все земные печали –
Были в этом краю...
Вот и платим молчаньем
За причастность свою!
Мальчишки были безусы
Прапоры да корнеты.
Мальчишки были безумны,
К чему им мои советы?!
Лечиться бы им, лечиться,
На кислые ездить воды –
Они ж по ночам: "Отчизна!
Тираны! Заря свободы!"
Полковник я, а не прапор,
Я в битвах сражался стойко,
И весь их щенячий табор
Мне мнился игрой, и только.
И я восклицал: "Тираны!"
И я прославлял свободу,
Под пламенные тирады
Мы пили вино, как воду.
И в то роковое утро,
(Отнюдь не угрозой чести!)
Казалось, куда как мудро
Себя объявить в отъезде.
Зачем же потом случилось,
Что меркнет копейкой ржавой
Всей славы моей лучинность
Пред солнечной ихней славой?!
...Болят к непогоде раны,
Уныло проходят годы...
Но я же кричал: "Тираны!"
И славил зарю свободы!
Повторяется шепот,
Повторяем следы.
Никого еще опыт
Не спасал от беды!
О, доколе, доколе
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Покоряться узде?!
И все так же, не проще,
Век наш пробует нас –
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!
Где стоят по квадрату
В ожиданьи полки –
От Синода к Сенату,
Как четыре строки?!
Я считал слонов – и в нечет и в чет,
И все-таки я не уснул,
И тут явился ко мне мой чёрт
И уселся верхом на стул.
И сказал мой черт: "Ну как, старина,
Ну как же мы порешим?
Подпишем союз – и айда в стремена,
И еще чуток погрешим!
И ты можешь лгать,
и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, – потом!
Аллилуйя, аллилуйя!
Аллилуйя – потом!
Но зато ты узнаешь, как сладок грех
Этой горькой порой седин,
И что счастье не в том,
что один за всех,
А в том, что все – как один!
И поймешь, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми
ты скажешь – да!
И вместе со всеми – нет!
И ты будешь волков на земле плодить
И учить их вилять хвостом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, потом!
Аллилуйя, аллилуйя!
Аллилуйя – потом!
И что душа? – Прошлогодний снег!
А, глядишь, – пронесет и так!
В наш атомный век,
в наш каменный век,
На совесть цена пятак!
И кому оно нужно, это "добро",
Если всем дорога – в золу...
Так давай же, бери, старина, перо!
И вот здесь распишись, в углу".
Тут черт потрогал мизинцем бровь...
И придвинул ко мне флакон,
И я спросил его: "Это кровь?"
"Чернила!" – ответил он...
Аллилуйя, аллилуйя!
"Чернила!" – ответил он.
"...Правление Литературного фонда СССР извещает о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса Леонидовича Пастернака, последовавшей 30 мая сего года, на 71-м году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного."
Единственное появившееся в газетах, вернее, в одной – "Литературной газете" – сообщение о смерти Б. Л. Пастернака.
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели...
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские "письмэнники"
На поминки его поспели!..
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И не то чтобы с чем-то за-сорок.
Ровно семьдесят – возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда –
усопший, сметный!
Ах, осыпались лапы ёлочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
"Мело, мело по всей земле,
во все пределы.
Свеча горела на столе, свеча горела..."
Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал –
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к "высшей мере"!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу –
Голосованьем.
И кто-то спьяну вопрошал:
"За что, кого там?"
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...
Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку!
"Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку..."
Вот и стихли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародеры
И несут почетный...
Ка-ра-ул!
Облака плывут, облака,
Не спеша плывут, как в кино.
А я цыпленка ем табака,
Я коньячку принял полкило.
Облака плывут в Абакан,
Не спеша плывут облака.
Им тепло, небось, облакам,
А я продрог насквозь, на века!
Я подковой вмерз в санный след,
В лед, что я кайлом ковырял!
Ведь недаром я двадцать лет
Протрубил по тем лагерям.
До сих пор в глазах снега наст!
До сих пор в ушах шмона гам!..
Эй, подайте ж мне ананас
И коньячку еще двести грамм!
Облака плывут, облака,
В милый край плывут, в Колыму,
И не нужен им адвокат,
Им амнистия ни к чему.
Я и сам живу – первый сорт!
Двадцать лет, как день, разменял!
Я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!
Облака плывут на восход,
Им ни пенсии, ни хлопот...
А мне четвертого – перевод,
И двадцать третьего – перевод.
И по этим дням, как и я,
Полстраны сидит в кабаках!
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака...
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака...
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет.
Так и лежим, как шагали, попарно,
Попарно, попарно,
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!
И не тревожит ни враг, ни побудка,
Побудка, побудка,
И не тревожит ни враг, ни побудка
Померзших ребят.
Только однажды мы слышим,
как будто,
Как будто, как будто,
Только однажды мы слышим,
как будто
Вновь трубы трубят.
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Такие-сякие,
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь – не вода!
Если зовет своих мертвых Россия,
Россия, Россия,
Если зовет своих мертвых Россия,
Так значит – беда!
Вот мы и встали в крестах
да в нашивках,
В нашивках, в нашивках,
Вот мы и встали в крестах
да в нашивках,
В снежном дыму.
Смотрим и видим,
что вышла ошибка,
Ошибка, ошибка,
Смотрим и видим,
что вышла ошибка
И мы – ни к чему!
Где полегла в сорок третьем пехота,
Пехота, пехота,
Где полегла в сорок третьем пехота,
Без толку, зазря,
Там по пороше гуляет охота,
Охота, охота,
Там по пороше гуляет охота,
Трубят егеря!
Там по пороше гуляет охота,
Трубят егеря...
Мы давно называемся взрослыми
И не платим мальчишеству дань,
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль,
Ни в пустыню, ни к полюсу холода,
Ни на катере... к этакой матери.
Но поскольку молчание – золото,
То и мы, безусловно, старатели.
Промолчи – попадешь в богачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не "против", конечно, а "за!"
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание – золото.
Промолчи – попадешь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маета,
Но под всеми словесными перлами
Проступает пятном немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем – доходней молчание,
Потому что молчание – золото!
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!
Памяти Фриды Вигдоровой
На последней странице газет печатаются объявления о смерти, а на первых – статьи, сообщения и покаянные письма.
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни – в никуда,
а другие – в князья...
В осенние дни и в весенние дни,
Как будто в году воскресенья одни,
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!
Не спешите сообщить по секрету:
Я не верю вам, не верю, не верю!
Но приносят на рассвете газету,
И газета подтверждает потерю.
Знать бы загодя, кого сторониться,
А кому была улыбка – причастьем!
Есть уходят – на последней странице,
Но которые на первые – те чаще...
Уходят, уходят, уходят друзья,
Каюк одному, а другому – стезя.
Такой по столетию ветер гудит,
Что косит своих и чужих не щадит,
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!
Мы мечтали о морях-океанах,
Собирались прямиком на Гавайи!
И, как спятивший трубач, спозаранок
Уцелевших я друзей созываю.
Я на ощупь, и на вкус, и по весу
Учиняю им поверку, но вскоре
Вновь приносят мне газету-повестку
К отбыванию повинности горя.
Уходят, уходят, уходят друзья!
Уходят, как в ночь эскадрон на рысях,
Им право – не право,
им совесть – пустяк,
Одни наплюют, а другие простят!
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!
И когда потеря громом крушенья
Оглушила, полоснула по сердцу,
Не спешите сообщить в утешенье,
Что немало есть потерь по соседству.
Не дарите мне беду, словно сдачу,
Словно сдачу,
словно гривенник стертый!
Я ведь все равно
по мертвым не плачу –
Я ж не знаю, кто живой,
а кто мертвый.
Уходят, уходят друзья –
Одни – в никуда,
а другие – в князья...
В осенние дни и в весенние дни,
Как будто в году воскресенья одни,
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья...